Douglas XB-42 Mixmaster

Поделись знанием:
(перенаправлено с «XB-42»)
Перейти к: навигация, поиск
XB-42 Mixmaster
XB-42 в полёте
Тип бомбардировщик
Разработчик Douglas
Производитель Douglas, завод в Санта-Монике
Главный конструктор Эдвард Бёртон
Первый полёт 6 мая 1944 года
Статус проект закрыт в 1948 году
Основные эксплуатанты ВВС США
Единиц произведено 2
Варианты XB-43 Jetmaster[en]
Douglas DC-8
 Изображения на Викискладе
Douglas XB-42 MixmasterDouglas XB-42 Mixmaster

Дуглас XB-42 «Миксмастер» (англ. Douglas XB-42 Mixmaster, «Смешивающий коктейли») — экспериментальный бомбардировщик, разработанный американской компанией Douglas в 1943 году. Имел два поршневых двигателя, вращавших соосные винты в хвосте фюзеляжа. По утверждению американского историка авиации Бауэрса является самым скоростным поршневым бомбардировщиком в истории[1], хотя серийный британский бомбардировщик Mosquito модификации D.H.98 B.Mk.35 летал быстрее на 8 км/ч, а опытный советский ВМ-16 с поршневыми моторами ВК-108 — на 40 км/ч быстрее «Миксмастера», развивая 700 км/ч.

В ходе испытаний ХВ-42 показал высокие лётно-технические характеристики, однако серийное производство машины не осуществлялось в связи с появлением самолётов с реактивными двигателями.[2]

Первый полёт прототипа состоялся 6 мая 1944 года. Всего было построено 2 экземпляра, один из которых разбился 16 декабря 1945 года, а второй (ХВ-42А) был переделан в летающую лабораторию для испытания реактивных двигателей Westinghouse 19XB-2A[3].

На базе «Миксмастера» был разработан первый американский реактивный бомбардировщик XB-43 Jetmaster[en]. Также существовал проект пассажирского варианта «Миксмастера» — Douglas DC-8 с пассажировместимостью 48 человек.





История разработки

В начале 1943 года коллектив фирмы Douglas под руководством Эдварда Бёртона начал работу над двухмоторным бомбардировщиком, способного достигать скорости более 640 км/ч, с бомбовой нагрузкой 900 кг и дальностью полёта более 3200 км. Проект предполагал оригинальное размещение двух двигателей в хвостовой части фюзеляжа с соосными толкающими винтами, что значительно уменьшило бы лобовое сопротивление, так как хвостовое оперение и фюзеляж находились в невозмущенном воздушным винтом потоке. В мае 1943 года эскизный проект был предложен ВВС США[4].

Новый самолёт был принят с энтузиазмом и 25 июня 1943 года ВВС заключили контракт с Douglas на строительство двух летающих прототипов и одного планера для статических испытаний. Они получили наименование ХА-42 «Миксмастер» («смешивающий коктейли») — такое название было обусловлено винтами противоположного вращения, напоминавшими миксер[5]. Первоначально самолёт классифицировался как штурмовик и получил обозначение XA-42 (от англ. experimental attack — экспериментальный штурмовик)[6]. В таком варианте он мог вооружаться 16 пулемётами калибром 12,7 мм или же одной 75-мм пушкой и двумя пулемётами, размещёнными в носовой части[7]. 26 ноября 1943 года самолёту было изменено штурмовое обозначение ХА на бомбардировочное ХВ (от англ. experimental bomber — экспериментальный бомбардировщик)[6]. Основным предназначением новой машины стали тактические и стратегические бомбовые удары. Первый лётный прототип (серийный номер 43-50224) совершил свой полёт 6 мая 1944 года[8].

Конструкция

ХВ-42 является цельнометаллическим двухмоторным среднепланом. Имеет два трёхлопастных соосных толкающих винта противоположного вращения, приводимые во вращение двумя независимыми друг от друга пятисекционными валами. Вращающий момент от двигателя передавался на планетарный редуктор в хвосте фюзеляжа. Винты могли быть установлены во флюгерное положение, а также была возможность их отстрела прямо в полёте в случае аварийного покидания машины экипажем[8].

XB-42 оснащался двумя рядными двенадцатицилиндровыми поршневыми двигателями жидкостного охлаждения Allison V-1710-125 (англ.) мощностью по 1800 л.с. Они размещались в фюзеляже сразу за кабиной пилотов. Под двигательным пространством размещался бомбовый отсек. Корпус фюзеляжа подвергся максимальному облагораживанию и зализыванию с точки зрения аэродинамики, было применено тонкое крыло с ламинарным профилем. В околофюзеляжной части носка крыла располагались воздухозаборники двигателей и системы охлаждения. Ввиду отсутствия свободного пространства в фюзеляже пулемётные установки с патронными ящиками разместили в крыле. Оставшийся объём крыла занимали топливные баки. Крестообразное оперение с подфюзеляжным килём надёжно защищало воздушные винты во время взлёта и посадки[8][9].

Шасси ХВ-42 были выполнены по трёхопорной схеме с передней стойкой. Из-за малой толщины крыла шасси самолёта убирались в специальные углубления по бокам фюзеляжа.

Экипаж состоял из трёх человек: два лётчика и штурман-бомбардир. Штурман-бомбардир располагался в носовой кабине, закрытой плексигласовым носовым блистером. Командир и второй пилот сидели рядом под индивидуальными каплевидными фонарями, расположенными симметрично относительно друг друга. В случае необходимости лётчики могли перебраться в полёте из одной кабины в другую[8].

Несмотря на малую вероятность нападения истребителей противника на скоростной бомбардировщик, конструкторы не отказались от защиты задней полусферы. Оборонительное вооружение в виде двух спаренных 12,7-мм пулемётных установок размещались в крыле между элероном и закрылком. Вести стрельбу мог любой из лётчиков, развернув своё кресло на 180°. Поле обстрела было ± 25° по горизонтали и +30°/-15° в вертикальной плоскости. Для серийных версий ХВ-42 предполагался вариант без носовой штурманской кабины, вместо которой могли устанавливаться батареи из 8-12 пулемётов калибром 12,7 мм[8][9].

Самолёт должен был поднимать на борт 3,6 тонн бомб. Большой и длинный бомбоотсек позволял устанавливать на держатели 1,8-тонные и 3,6-тонные бомбы повышенной мощности[8].

Испытания

Первый испытательный полёт совершил пилот Боб Браш (Robert Brush) на авиабазе близ Палм-Спрингс 6 мая 1944 года. Во время испытаний прототип показал высокие лётные характеристики. Новый самолёт практически по всем параметрам превосходил самую массовую модификацию скоростного бомбардировщика союзников — британского Mosquito[10]. XB-42, имевший в полтора раза большую полётную массу и размеры, чем бомбардировщик Mosquito, и оснащённый силовой установкой такой же мощности, мог летать с большей скоростью. При этом он обладал в два раза большей бомбовой нагрузкой и значительно превышающей дальностью полёта. Дальность полёта нового бомбардировщика превосходила дальность последних серийных В-17. Нормальная боевая нагрузка XB-42 составляла более 3600 кг[2]. Первый полёт выявил также некоторые недостатки. Так, обнаружились склонность самолёта к чрезмерному рысканию, а также недостаточная курсовая устойчивость, чрезмерная вибрация воздушных винтов (особенно с открытым бомбовым отсеком) и низкая эффективность системы охлаждения[10][7]. Отдельные фонари затрудняли взаимодействие между лётчиками.

Второй прототип (серийный номер 43-50225) впервые взлетел 1 августа 1944 года. Он получил новые двигатели V-1710-129. После первого полёта изменили конструкцию внешних обтекателей кабины — вместо двух отдельных блистеров установили один общий фонарь. В декабре 1945 года, вылетев из калифорнийского Лонг-Бич, бомбардировщик совершил трансконтинентальный перелёт дальностью 3790 км в Боллинг-Филд (близ Вашингтона) со средней путевой скоростью 697,8 км/ч.[11]. 16 декабря 1945 года в ходе очередного испытательного полёта у самолёта отказал двигатель и экипажу пришлось спасаться на парашютах[7]. Винты предварительно отстрелились. Самолёт был разрушен.

Несмотря на высокие лётно-технические показатели, было решено не пускать самолёт в серийное производство. Программа скоростного поршневого бомбардировщика была закрыта в расчёте на скорое появление бомбардировщиков с реактивными двигателями. В то же время, претерпевший изменения XB-42, использовался для различных испытаний[7]. Так, для оценки возможностей турбореактивного двигателя на нём была установлена комбинированная силовая установка из двух поршневых двигателей Allison V-1710-133 мощностью по 1375 л.с. и двух турбореактивных Westinghouse 19ХВ-2А с тягой по 726 кгс, которые крепились на подкрыльевых пилонах. Самолёт получил новое обозначение ХВ-42А и совершил первый полёт 27 мая 1947 года. Всего было проведено 22 испытательных полёта общей продолжительностью 17 часов. Во время одного из них ХВ-42А достиг максимальной скорости в 785 км/ч (при этом работали и поршневые, и турбореактивные двигатели)[12].

15 августа 1947 года ХВ-42А был повреждён во время посадки (высокая посадочная скорость часто становилась причиной происшествий среди самолётов с ламинарным крылом). Несмотря на то, что самолёт был вскоре отремонтирован, он больше не поднимался в воздух. Программа по ХВ-42А был закрыта 30 июня 1949 года, а самолёт был передан в Национальный музей авиации и космонавтики в Райт-Паттерсон (штат Огайо)[12].

Варианты на базе XB-42

Одновременно с разработкой бомбардировщика фирма Douglas занималась пассажирской версией «Миксмастера» — самолётом DC-8 Skybus. Его планировалось использовать на авиалиниях малой и средней протяжённости для перевозки 40-48 пассажиров в герметичном салоне. Несмотря на преимущества перед традиционными двухмоторными авиалайнерами, большая сложность и стоимость разработки привели к тому, что предпочтение было отдано менее рискованным и дорогим конструкциям[13].

После закрытия программы ХВ-42 на его базе разработали самолёт с реактивными двигателями. Данной машине присвоили индекс XB-43[en]. XB-43 Jetmaster стал первым американским реактивным бомбардировщиком. Он оснащался двумя двигателями General Electric J35 тягой по 2000 кгс каждый, что позволяло ему развивать скорость более 800 км/ч. В отличие от ХВ-42 новый самолёт имел герметичную кабину и модернизированное бортовое оборудование. Воздухозаборники располагались в районе кабины по бокам верхней части фюзеляжа. В хвостовой части располагались реактивные сопла двигателей, а также весовые балансиры, компенсирующие вес уменьшенного хвостового оперения. На машине отсутствовало оборонительное вооружение[14].

Тактико-технические характеристики XB-42

Источник данных: [15]

Технические характеристики


Лётные характеристики

Вооружение

  • Стрелково-пушечное:
  • Бомбы: 3629 кг во внутреннем отсеке
</ul>

См. также

Напишите отзыв о статье "Douglas XB-42 Mixmaster"

Примечания

  1. Peter M. Bowers, 1990, с. 139-141.
  2. 1 2 R.Francillon, 1988, с. 360.
  3. R.Francillon, 1988, с. 364-365.
  4. R.Francillon, 1988, с. 361.
  5. Yenne, Bill, 1985, с. 40-42.
  6. 1 2 R.Francillon, 1988, с. 362.
  7. 1 2 3 4 R.Francillon, 1988, с. 364.
  8. 1 2 3 4 5 6 R.Francillon, 1988, с. 363.
  9. 1 2 Winchester, Jim, 2005, с. 27.
  10. 1 2 Winchester, Jim, 2005, с. 26.
  11. O'Leary, 1994, с. 10.
  12. 1 2 R.Francillon, 1988, с. 365.
  13. И. Кудишин, 1996, с. 45.
  14. И. Кудишин, 1996, с. 58.
  15. Donald, David, 1997, с. 350.

Литература

  • Peter M. Bowers. Unconventional aircraft. — Blue Ridge Summit, PA: TAB Books, 1990. — ISBN 0-8306-2450-3.
  • Yenne, Bill. McDonnell Douglas: a tale of two giants. — London: Arms and Armour, 1985. — ISBN 0-85368-706-4.
  • Francillon, René J. McDonnell Douglas aircraft since 1920, vol. 1. — Annapolis, Md.: Naval Institute Press, 1988. — P. 360. — ISBN 0-87021-428-4.
  • Winchester, Jim. The World's Worst Aircraft: From Pioneering Failures to Multimillion Dollar Disasters. — London: Amber Books Ltd, 2005. — P. 26-27. — ISBN 1-904687-34-2.
  • O'Leary, Michael. Elegant Failure. — America's Forgotten Wings, 1994. — P. 4–11. — ISBN 1-904687-34-2.
  • Donald, David. he Encyclopedia of World Aircraft. — Prospero Books, 1997. — P. 350. — ISBN 978-1-894102-24-7.
  • Иван Кудишин «Лягушка» с соосными винтами» // «Крылья родины» : Журнал. — 1996. — № 01. — С. 27-30.

Ссылки

  • [www.airwar.ru/enc/bomber/b42.html B-42 Mixmaster. «Уголок неба»] (рус.).
  • [wp.scn.ru/en/ww3/s/1200/3/0/1 Схема окраски Douglas XB-42 Mixmaster].
  • [www.aviastar.org/air/usa/douglas_b-42.php Douglas XB-42. Virtual Aircraft Museum] (англ.).

Отрывок, характеризующий Douglas XB-42 Mixmaster

– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.