Zastava M56
M56 | |
---|---|
| |
Тип: | пистолет-пулемёт |
Страна: | Югославия |
История службы | |
Годы эксплуатации: | 1956-? |
На вооружении: |
армия Югославии |
История производства | |
Разработан: | 1956 год |
Характеристики | |
Масса, кг: | 3 |
Длина, мм: | 591/870 со сложенным/разложенным прикладом |
Длина ствола, мм: | 250 |
Патрон: | 7,62×25 мм ТТ |
Калибр, мм: | 7,62 |
Принципы работы: | свободный затвор |
Скорострельность, выстрелов/мин: |
600 |
Прицельная дальность, м: | 200 |
Вид боепитания: | коробчатый магазин на 32 патрона |
М56 — югославский пистолет-пулемёт, представляющий упрощённую модификацию немецкого МР-40.
Это оружие было принято на службу Югославской армии в 1956 году и довольно долго находилось на вооружении. Пистолет-пулемёт M56 является упрощённым аналогом известного MP-40, адаптированного под советский патрон 7,62×25 мм ТТ.
Система
Пистолет-пулемёт M56 работает за счёт автоматики, основанной на работе свободного затвора, огонь ведётся с открытого положения затвора и только автоматическим огнём. Возвратная пружина имеет большой диаметр и в отличие от MP-40 размещена непосредственно в ствольной коробке, без телескопического кожуха. Рукоятка затвора одновременно выполняет роль предохранителя. Для запирания затвора в переднем или заднем положении рукоятку затвора следует выдвинуть в сторону оси оружия. Складной приклад изготовлен из металла, аналогичен MP-40. Отличительная особенность М56 — наличие на стволе разъёма для крепления штык-ножа.
См. также
Напишите отзыв о статье "Zastava M56"
Ссылки
- [world.guns.ru/smg/smg91-r.htm Описание М56 на сайте world.guns.ru]
|
Отрывок, характеризующий Zastava M56
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.