Дворец дожей

Дворец
Дворец дожей итал. Palazzo Ducale
Вид на Дворец дожей
Страна	Италия
Город	Венеция
Архитектурный стиль	Готика
Автор проекта	Филиппо Календарио
Дата основания	810
Строительство	1309—1424 годы
Сайт	[palazzoducale.visitmuve.it Официальный сайт]

Дворец до́жей (итал. Palazzo Ducale) в Венеции — великий памятник итальянской готической архитектуры, одна из главных достопримечательностей города. Находится на площади Святого Марка рядом с одноимённым собором. Хотя первое сооружение на этом месте стояло ещё в IX веке, строительство сегодняшнего здания было осуществлено между 1309 и 1424 годами предположительно архитектором был Филиппо Календарио. В 1577 году часть дворца была уничтожена пожаром, и восстановлением здания занялся Антонио де Понти, творец моста Риальто.

Это главное здание Венеции было прежде всего резиденцией дожей республики. Во дворце заседали Большой совет и сенат, работал Верховный суд и вершила свои дела тайная полиция. На первом этаже размещались также конторы юристов, канцелярия, службы цензоров и морское ведомство. Надстроенный сверху балкон служил своего рода праздничной трибуной, с которой дож являл себя народу. Гости города, которые причаливали к самому дворцу со стороны Пьяцетты, оказывались, таким образом, у ног правителя Республики.

Вместе с собором Святого Марка, библиотекой Сан-Марко и другими зданиями Дворец дожей образует главный архитектурный ансамбль города.

История

Название дворца происходит от резиденции дожа, главы Венецианской республики. Как и собор Святого Марка, дворец дожей строился и украшался много веков. Первое его здание, построенное в 810 году, было крепостью со стенами и башнями, со всех сторон окруженной водой. В 976 году часть знати и народ восстали против дожа П.Кандиани IV и сожгли его резиденцию. Вместо неё венецианцы построили новую крепость, но она сгорела в 1106 году.

В XII веке венецианские мастера соорудили новый дворец, притом уже не было необходимости строить его как крепость. На то время в Венеции уже не было привычных для средневековой Европы крепких замков и крепостных стен: здесь море служило защитой, а вместо фортов у республики был прекрасный флот. Поэтому крепостные стены и башни строить не стали, а сохранившийся ров засыпали. Текущее здание дворца в основном было построено между 1309 и 1424 годами. Предположительно архитектором первого варианта дворца был Филиппо Календарио, а также Пьетро Базейо и мастер Энрико. В 1400-1404 годах был закончен фасад, выходящий на лагуну, а в 1424 году и тот, что выходит на площадь Святого Марка. Для окончания строительства были приглашены флорентийские и ломбардские мастера, однако большая часть здания в стиле готики была выполнена членами семьи Бон, венецианскими мастерами — специалистами по обработке мрамора.

Дворец был существенно поврежден во время пожара 20 декабря 1577 года. В ходе последовавшей реставрации было решено оставить здание в прежнем готическом стиле, вместо того, чтобы изменить его на более современный.

Кроме того, чтобы выполнять функции резиденции дожей, во дворце так же размещались политические инстанции республики вплоть до оккупации города войсками Наполеона в 1797 году.

В настоящее время здание является музеем.

Экстерьер

Как будто в насмешку над всеми законами архитектуры верхняя массивная часть Дворца дожей покоится на лёгких ажурных арках. На первый взгляд кажется, что здание перевёрнуто фундаментом кверху и крышей книзу, настолько нелогична сама система его фасада: две ленты слабых опор внизу и высокая сплошная стена наверху. В 1577 году очередной пожар уничтожил одно крыло здания и Антонио де Понти, творец моста Риальто, восстановил первоначальный облик сооружения.

Сначала кажется, что все архитектурные элементы фасада связаны между собой как-то нелогично, неожиданно и как будто случайно. А в то же время всё тут привлекательно, свежо и ярко, полно жизни и радости, всё художественно насыщено, и, в конце концов, разумно. Открытая аркадная галерея первого этажа — это не художественный каприз, а чудесное укрытие от южного солнца. Это место, где любому прохожему приятно отдохнуть и полюбоваться отсюда видом одного из наипрекраснейших в мире архитектурно-природных пейзажей.

Галерея второго этажа — это воздушный балкон, который затемняет с юга и запада сравнительно небольшие официальные помещения. Комбинация ажурных галерей и гладкой стены во Дворце дожей насыщает весь фасад невероятным богатством композиционных контрастов и как бы оголяет всю внешность фасада, открытую навстречу ансамблю Пьяцетте и простору венецианской лагуны.

Отделка дворцовых фасадов велась в основном в середине и второй половине XV века, когда прежний восторг готической традицией сменился у венецианцев стремлением к более гармоничным формам Ренессанса. Отказавшись от готической филигранности, они стали приверженцами мягкой округлости архитектурных форм, которые блестят разнообразными сортами мрамора. Однако светлый фасад Дворца дожей, выходящий на Пьяцетту, имеет одну мрачную деталь. Во втором ярусе 9-я и 10-я колонны сделаны из мрамора более густого, красноватого оттенка: между ними оглашались смертные приговоры.

В центре восточного фасада находится балкон, выполненный учениками Сансовино в 1536 году. Над балконом — стрельчатое окно и скульптурное изображение дожа Андреа Гритти перед символом Венеции. Над этим балконом установлена статуя Правосудия работы скульптора Алессандро Витториа. Именно с этого балкона в 1865 году было провозглашено объединение Венеции с Итальянским королевством.

Порта делла Карта

Слева от фасада, выходящего на площадь Святого Марка, открывает доступ во двор Дворца дожей «Порта делла Карта» — «Бумажная дверь», созданная Джованни и Бартоломео Бон; в форме стрельчатой арки, украшенной в верхней её части декоративными элементами в готическом стиле; на портале — дож Франческо Фоскари перед крылатым львом (символом Венецианской республики), а наверху — статуя Правосудия. Происхождение названия двери учёные трактуют двояко. Возможно, оно связано с архивом документов, находившимся неподалёку, или, согласно другой версии, в связи с тем, что когда-то тут сидели писари и помогали составлять горожанам документы, жалобы и прошения. Через «Бумажную дверь» можно пройти к арочной галерее Фоскари, а потом во двор Дворца дожей, окружённый двухъярусными мраморными аркадами и украшенный восемью древнегреческими скульптурами. Особое внимание привлекает к себе статуя генерала М. делла Ровере, герцога Урбинского (работа скульптора Д.Бандини). Посередине двора до сих пор стоят два пышных бронзовых колодца-водоёма, которые поставляли лучшую во всей Венеции воду. Множество торговок водой каждый день заполняли внутренний двор дворца и разносили оттуда своё холодное и вкусное питьё даже в самые отдалённые кварталы Венеции.

Основной фасад с восточной стороны входа — работы Антонио Риццо (конец XV столетия), роскошно украшенный Пьетро Ломбардо. Два фасада, которые обрамляют двор с южной и восточной стороны, построены из красного кирпича Бартоломео Манопола в XVII веке.

Наверху северного фасада с Арочной галереей Фоскари установлен циферблат часов; у этого фасада два яруса арок: полукруглые в портике и стрельчатые в лоджии. В арочных галереях выделяются ниши с античными отреставрированными статуями. Этот фасад также является барочной работой Манопола. Справа на высоком пьедестале установлен памятник урбинскому герцогу Франческо Мария делла Ровере работы Джованни Бандини (1587 год).

Интерьер

Лестница Гигантов

С внутреннего двора к дворцу ведут громадная Лестница Гигантов, вырубленная из каррарского мрамора. В 1554 году на верхней площадке лестницы были установлены огромные мраморные статуи Марса и Нептуна — военного и морского покровителей Венеции (работа Якопо Сансовино); так лестница и получила своё нынешнее название. Тут же проводились все торжественные церемонии Венецианской республики, и самой пышной из них было венчание дожа. Тогда лестница превращалась как будто в гигантский трон, а самый старший член Совета возлагал на голову нового правителя драгоценный головной убор — символ власти дожа. Лестница ведёт в крытую галерею второго этажа. Вдоль галереи и внутри дворца часто встречаются «львиные пасти» — выгравированные головы львов, в которых опускались послания и тайные доносы, бывшие компетенцией разных управлений.

Золотая лестница

В парадные залы дворца можно подняться по «Золотой лестнице», спроектированной Сансовино в 1538 году для дожа Андреа Гритти и законченной Скарпаньино в 1559 году. Лестница, покрытая позолоченной лепниной, в старые времена предназначалась для важных гостей и высокопоставленных особ, чьи имена значились в «Золотой книге». Эту книгу жители Венеции составили в 1315 году и вписали туда 200 семей, члены которых могли занимать важные государственные должности с тех пор и до конца существования республики. «Золотая книга» хранилась в особенной комнате, устроенной под «Золотой лестницей» в 1180 году дожем Себастьяно Дзианни.

Зал Большого Совета

«Золотая лестница» вела к Залу Большого Совета — самому большому залу не только в Венеции, но и во всей Италии. Его длина 54 метра, ширина — 25 метров, а высота — 15 метров. Зал Большого Совета занимает всё южное крыло Дворца дожей. Его украшали шедевры Тициана, Веронезе, Тинторетто и других известных художников, однако все они были уничтожены во время пожара 1577 года. Зал был реконструирован по проекту Антонио де Понти. Перед восточной стеной в Зале Большого Совета на пьедестале установлены трон дожа и кресла шести членов Малого Совета. А над ними всю стену занимает одна из самых больших картин в мире — «Рай», написанный Якопо Тинторетто и его сыном Доменико в 1590 году. На потолке выделяется огромная овальная картина Паоло Веронезе «Триумф Венеции». Окна зала выходят на лагуну. Громадный плоский потолок затянут роскошными живописными полотнами, оправленными тяжёлыми вызолоченными узорами.

В Зале Большого Совета сейчас расположены прекрасно написанные портреты всех дожей, правивших Венецией. Однако на месте, где должен был быть изображен портрет дожа Марино Фальеро, размещен черный свиток, с надписью на нем: «Здесь место Марино Фальеро, казнённого за измену».

Зал выборов

Из Зала Большого Совета посетители проходят в Зал выборов (или Зал судьбы), который называется так потому, что ещё во времена Республики в нём проходило публичное баллотирование чиновничьих лиц, а иногда и их осуждение. Тут же и выносились приговоры, однако в этот зал никто не смел зайти с оружием.

Массивный потолок зала пышен резьбой и позолотой. Кроме того, в нём размещены три большие овальные картины, два квадрата и 12 неправильных треугольника, в которых представлены аллегоричные сюжеты, написанные художником Падованино.

Зал компаса

Зал компаса — когда-то передняя Зала Совета Десяти, а одновременно и инквизиции, в которой осуждённые с трепетом и страхом ждали приговора. Тут же находилась и всем известная «Львиная пасть», в которую опускались сообщения и доносы.

Потолок Зала компаса состоит из трёх огромных овалов и 12 четырёхугольников, которые заполняют углы. Этот плафон был расписан Паоло Веронезе, и на первом большом овале он изобразил «Триумф Венеции», представив её в виде богини, которая носится в облаках, окружённая аллегоричными фигурами Славы, Силы, Богатства… Однако сегодня один из овалов пустует. Находившаяся тут раньше картина «Святой Марк в окружении святых» в 1797 году была увезена в Париж и выставлена в Лувре.

Зал Совета десяти

В Зале Совета десяти заседал трибунал, ведший следствия, которые касались политических преступлений против государства. Трибунал возглавлял дож, в его состав входило десять членов Большого Совета и шесть советников. Над этим залом находились тюремные камеры, так называемые Пьомби, со свинцовым потолком, в которых когда-то были заключены Джакомо Казанова и Джордано Бруно. В центре расположен шедевр Веронезе «Зевс поражает молнией пороки», увезённый в 1797 году французами в Париж и до сих пор находящийся в Лувре. Сейчас на месте полотна находится его копия, выполненная Якопо ди Андреа.

В этом зале осуждённые через особую секретную лестницу следовали в верхнюю часть дворца, которая называлась «Свинцовой кровлей», а также «Свинцами» или просто «Пьомбами». В анфиладах пышных залов теснились чудеса искусства и красоты, а над плафонами, что блестят фантазией художников, в свинцовых чердаках стонали узники. В стенах тесных коридоров до сих пор чернеют отверстия, в которые и десятилетний ребёнок, если сможет войти, то только нагнувшись. Затворы и железные решётки давно исчезли, но на стенах и по сей день видны обгорелые остатки деревянной обшивки, которая хоть как-то охраняла заключённых от влажности…

Зал Скарлатти

В Зале Скарлатти собирались сановники в ярко-красных тогах и ждали дожа для проведения официальных церемоний. Роскошная отделка этого зала была выполнена под руководством Пьетро Ломбардо. Богатый деревянный потолок относится к началу XVI века. На утончённом мраморном камне установлен герб дожа Агостино Барбариго.

Зал Карт

Зал Карт обязан своим названием географическим картам, что украшают его стены, выполненным Джованни Баттиста Рамусио в 1540 году, а также Франческо Гриселлини и Джустино Меннескарди в 1762 году. В центре зала стоят два больших глобуса, которые относятся к XVII веку.

Зал Коллегии

В Зале Коллегии собиралась Коллегия, состоявшая из дожа, шести советников, старшин, главы Совета десяти и Верховного Канцлера. Тут принимались важнейшие решения правительства республики. Этот зал был создан Антонио де Понти в 1574 году. Прекрасный позолоченный потолок с резьбой создан Франческо Белло и является обрамлением аллегоричных полотен Веронезе, среди которых над трибуной выделяется «Венеция на троне».

Зал Сената

Зал Сената был также реконструирован Антонио де Понти. Рисунок прекрасного потолка был сделан Кристофоро Сорте. Установленные в него панно созданы разными художниками, в частности Тинторетто.

Тюрьма

Из залов Управления Законов и Управления уголовных дел можно попасть в коридор, ведущий прямо через Мост Вздохов, перекинутый через Дворцовый канал, к Новым тюрьмам, спроектированным Антонио де Понти. По мосту проходят два коридора: верхний ведёт к Новым тюрьмам, а нижний возвращается на этаж портика Дворца дожей. К Старым тюрьмам принадлежат Пьомби, что под свинцовой крышей дворца, и Поцци, находящиеся на уровне воды Дворцового канала, в которые сажали самых опасных заключённых. Тюремные камеры Поцци своей деревянной облицовкой и убогим пространством навевают на посетителя унылые чувства, и легко можно представить настроение тех, кто был тут заключён.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Дворец дожей
• [palazzoducale.visitmuve.it Официальный сайт дворца]

Отрывок, характеризующий Дворец дожей

Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.