Древнейшая история Северного Приазовья

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Древнейшая история Северного Приазовья

Территория Северного Приазовья (современная юго-западная часть Ростовской области Российской Федерации, южные части Донецкой и Запорожской областей Украины) была заселена человеком ещё с древнейших времён.





Палеолит

В Приазовье были найдены стоянки людей древнего каменного века (поздний палеолит, 40-10 тыс. лет назад):

  • Мураловка (на берегу Миусского лимана, 19 тыс. лет назад) — были найдены орудия из кремня и кости,
  • Амвросиевское костище (на реке Крынка, 18-19 тыс. лет назад), используемое в древности для охоты и забоя бизонов («базовый лагерь»),
  • Каменная Балка 2 (западнее устья реки Дон, 15,6-16 тыс. лет назад), заселение которой связано с временным улучшением климата в Северном Приазовье,
  • Каменная Балка 1 (рядом с предыдущей, 14,5 тыс. лет назад) существовало в холодный, но влажный период с обилием леса,
  • Фёдоровка (на реке Каратыш, 13-15 тыс. лет назад) похож на 2 предыдущие стоянки (заселялся дважды), использовался как временное поселение,
  • Янисоль (у села Малоянисоль на реке Кальчик, 13-14 тыс. лет назад) — обнаружены всевозможные орудия для неспециализированной охоты,
  • Калка (на берегу Старокрымского водохранилища) — 68 кремнёвых орудий (в том числе 14 — микропластинки для составных орудий).

Мезолит

Памятники Среднего каменного века Приазовья представлены стоянками так называемой Зимниковой группы:

Неолит

В VI тысячелетии до н. э. в Приазовье под влиянием Малой и Передней Азии сложился свой центр ранних (сурских, 5700 — 4350 лет до н. э.) неолитических культур (новый каменный век). Животноводство здесь развивалось по модели Восточной Европы (преобладание коров и овец), развивалась керамика, глинобитные жилища, возделывали ячмень, просо, карликовую пшеницу. Сурские общины расселились в Поднепровье, Приазовье (в том числе в низовьях реки Молочной: поселения Семёновка 1 и Каменная Могила 1, известный грот «Чуринг» и пещера «Колдун»), однако на самой территории Мариуполя ранних неолитических поселений нет.

Археологические раскопки уникального Мариупольского могильника (могильник обнаружен в 1930 году при строительстве завода «Азовсталь») на территории левого берега Кальмиуса обнаружили поздненеолитическое родоплеменное захоронение (5500-5200 лет до н. э.) нижнедонской культуры. Там было найдено 122 захоронения людей, керамика, погребальный инвентарь (раковины моллюсков, пластины и скребки из кремния, бусы, в том числе в виде полумесяца, предположительно игравшие роль денег, погребальные саваны, охра — символ крови и огня, которой осыпали трупы умерших и другие предметы). На керамической посуде учёные увидели орнаментальный рисунок, который был неизменный во всех захоронениях от Днепра до Дона. У людей, захороненных в Мариупольском могильнике была развита религиозная система (существовали амулеты, фигурки быков-фетишей, булавы, близкое расположение к реке, по которой, по многим верованиям, души мёртвых отправлялись в иной мир). Среди находок — 2 вырезанные фигурки быка — образцы реалистического искусства, перламутровые бусы, нашивки для одежды из клыков кабана, пряслице (орудие ткачества). Останки принадлежали людям большой европеоидной расы, имевшим большой рост (172—174 см), очень длинные ноги, массивный скелет. Из археологических данных известно, что часть населения нижнедонской культуры около 5100 года до н. э. под давлением засушливого климата ушла в Западное Приазовье и поселилась рядом с племенами сурской культуры. В результате их взаимодействия появилась новая культура — азово-днепровская (5100 — 4350 до н. э.). Кроме Мариупольского могильника неолитическими стоянками в Приазовье являются: Раздорское, Самсоново, Ракушечный Яр, 5 погребений на хуторе Каратаево (Ростов-на-Дону).

Энеолит

Ранний этап энеолита (медно-бронзовый век, 5-4 тыс. лет назад) В Северном Приазовье связан со становлением среднестоговской (или скелянской, новоданиловской) культуры (3800-3300 годы до н. э.), сформировавшейся на основе традиций нижнедонской и сурской культур в междуречье Кальмиуса и Нижнего Дона. К среднестоговской культуре относят 4 захоронения вблизи Мариупольского могильника (стены могил укреплялись каменными плитами, булавы с почковидным навершием, подвески из зубов сурка, клыков кабана, медные бусины, браслеты, пояс из перламутровых нитей, сверху могила засыпалась камнями). При контакте скелянской и азово-днепровской культур сформировалась следующая энеолитическая культура — квитянская (конец IV—I половина III тыс. до н. э.), положившая начало возникновению курганов («могил») в Северном Приазовье («утробное» положение умершего, ориентировка головой на восток, растительная подстилка, охра как элемент погребения, наличие кромлеха — каменной кольцевой наброски).

К энеолитическим относят также археологические памятники Приазовья:

  • нижнемихайловской культуры (3000 — 2600 лет до н. э.: курганы в Ильичёвском районе Мариуполя, на месте электростанции комбината имени Ильича) — характеризовалась созданием своеобразных культовых комплексов — стел и алтарей, захоронениями с чернолощёнными горшочками с напутственной пищей,
  • животиловско-волчанской культуры (середины III тыс. до н. э.: погребения у пгт. Сартана) — присутствовали кроме горшочков и своего рода игральные фишки в виде костей коленных чашечек, астрагалов и метаподиев овец,
  • ямной культуры (поздний энеолит, середина III тыс. до н. э.: множественные курганы в районе Волонтёровки и Новосёловки, у сёл Кременёвка, Огородное, Чермалык и др.) — ориентация умершего на восход Солнца и Луны, наличие горизонтальных площадок сверху кургана для погребальных ритуалов. Именно этой культуре принадлежит около 80 % всех курганов Северного Причерноморья. В курганах «Каменных могил» да и в самом городе (курган в Мариуполе на пересечении проспекта Строителей и улицы Урицкого, в народе — «Зелёная горка», на старинных картах — «Дед») были найдены следы племён эпохи меди-бронзы.

В 1993 году при строительстве водопровода, проходившего по окраине кургана «Зелёная горка», были найдены кости, обнаружены три погребения, относящиеся к бронзовому веку, не исключено, что в кургане находятся и погребения скифо-сарматского периода. Отдельные курганы имеют объём грунта более 2000 м³, а вес более 2400 тонн. В те годы жили люди довольно высокого роста (мужчины — 173 см, женщины — 160 см), более походили на восточные народы, тогда же активно развивалась индоевропейская (арийская) языковая семья.

Уникальной признана находка Мариупольской археологической экспедиции в 1984 года. Вблизи Мариуполя были обнаружены остатки деревянных четырёхколёсных повозок со сплошными деревянными дисковидными колёсами. Учёными эта находка датирована XXVII веком до н. э. Таким образом, найденные в Приазовье повозки являются на сегодня одним из древнейших видов колёсного транспорта в мире (раньше таковым считался транспорт Месопотамии XXVI века до н. э.).

Бронзовый век

На смену медному веку (энеолиту) пришла эпоха бронзы. Крупнейшие памятники культур бронзового века Приазовья:

  • катакомбная культура (XXVІІ—XX века до н. э.): захоронение на месте строительства второго маннесмана завода имени Ильича, курганы «Дед», «Виноградники», могильник «Зирка», курган у пос. Каменск — найдены бронзовые ножи, шило, остатки колесного транспорта, захоронение юноши-мастера по изготовлению стрел,
  • бабинская культура (XX—XVI века до н. э.): курганная группа «Б» на месте завода «Азовсталь», Самойлово, Старый Крым — захоронения выглядят беднее катакомбных, появление мужских поясных пряжек из кости и рога, антропологически — индоиранские племена с примесью древнесредиземноморского типа,
  • срубная культура (XVI—XII века до н. э.): курганная группа «Баба» у села Николаевка Волновахского района, у посёлка Каменск, группа «В» на месте «Азовстали» — умершего в курганах ограждало деревянное сооружение из брёвен — сруб, отмечался резкий прирост населения,
  • белозёрская культура (XII—X века до н. э.) — связана с некоторым оскудением местных растительных запасов, что вызвало несколько волн миграций населения.

Железный век

В раннем железном веке в начале I тысячелетия до н. э. в северном Приазовье жили племена киммерийцев (900—650 годы до н. э.), занимавшиеся кочевым скотоводством и земледелием, использующие железо вместо камня практически во всех отраслях хозяйства. Тогда же появляются первые исторические (собственно письменные) источники о Приазовье и его обитателях. Судя по керамике, прослеживается преемственность культуры киммерийцев предшествующей бронзовой белозёрской культуре. Киммерийцы, судя по источникам (Гомер и другие древнегреческие и восточные авторы), были воинской верхушкой разноязычного предскифского населения Северного Причерноморья и Приазовья. Их погребения найдены в нескольких сёлах возле Мариуполя: Огородное, Раздольное, Сартана, Васильевка и другие.

Приазовские степи стали родиной для многих античных племен (2,5-2 тыс. лет назад): в VII веке до н. э. в Приазовье из-за Дона пришли скифы (VII—VI века до н. э., вытеснили киммерийцев), а спустя пять столетий их вытеснили сарматы. Формирование скифов происходило на территории Алтая и Южной Сибири, позже — переместились на Кавказ, а со 2-й половины VII века — в приазовских степях. Непременной деталью скифских захоронений был горит — двойной большой футляр из кожи, дерева или металла для хранения лука и стрел. В VI—V веках до н. э. в Северном Приазовье существовал торговая колония (эмпорий) Кремны (с греч. — «скалистый уступ»). Скифские погребения: возле пгт. Сартана, сёл Кременёвка, Огородное, посёлка Песчаное в Мариуполе. Были найдены застёжки для колчана, бронзовые наконечники стрел, железные мечи — акинаки, монеты. В IV веке до н. э. севернее пгт. Сартана скифы соорудили курган высотой до 5 м («Двугорбая могила»), в котором был погребён знатный скиф, рядом с могилой которого под курганом имелись 2 ямы с заупокойными дарами (деревянная колесница и вино в 19 амфорах — импортировано из района Средиземноморья). Тело скифского вельможи «охранял» слуга со стрелами, а его повара захоронили вместе с бронзовым котлом, наполненным пищей. Построенный курган укрепили по периметру каменным поясом шириной до 3 м и высотой до 2 м, а также рвом и тремя каменными поясами. Скифы были типичными европеоидами, средний рост их 167 см (мужчины) и 159 см (женщины), были вытеснены в первой половине III века до н. э. вторгнувшимися из-за Дона сарматами.

Сарматы сформировались в Азии, в районе Аральского моря, имея мощную конную армию (ударная сила армии — катафрактарии — воины-всадники, вооружённые тяжёлым длинным копьём с железным наконечником) легко заняли территорию Северного Причерноморья. Сарматские погребения первой половины I века н. э. обнаружены в 4-ёх курганах севернее пгт. Сартана, где находились 15 захоронений, в том числе богатое захоронение жрицы (женщины у сарматов пользовались большим авторитетом и даже принимали участие в сражениях) с заупокойной утварью: кувшины, изготовленные на гончарном круге, пряслице, бронзовые зеркала, курильницы, бусы, богатое платье, расшитая обувь, головной убор. Мужские захоронения сопровождались оружием — мечами, кинжалами. Кроме того в Приазовье обнаружены сарматские захоронения вблизи сёл Шевченко (Никольский район), Самойлово, у устья балок Камышеватой и Самариной.

Готское вторжение в III веке прервало господство сарматов в Северном Причерноморье. В связи с похолоданием готы, постепенно перемещаясь от Балтийского моря к Чёрному, господствовали в Приазовье более 150 лет, за это время они практически полностью уничтожили сарматскую культуру, отрезали Приазовье от Античного мира. Готы занимались земледелием, выращивали крупный рогатый скот.

Кочевые племена в Приазовье

В IV веке в степи Северного Приазовья хлынули полчища гуннов (первый из тюркоязычных народов Приазовья). Их нашествия надолго затормозило здесь развитие экономики и культуры. Смуглые, монголоидные, невысокого роста, смешавшись с коренными народами Северного Кавказа и Северного Каспия (аланами), гунны под предводительством вождя Баламбера столкнулись с готами (вождь готского племени герулов — Алахир), вытеснили их далеко на запад, частично смешались с местным населением. В 371 — 378 годах гунны заняли территорию от Дона и Меотиды (Азовское море) до Днепра и Днестра и низовьев Дуная, в 378 — 445 годах сформировался гуннский племенной союз. В Приазовье сохранилось немного археологических памятников того времени (гуннские луки в Танаисе, погребения с лошадьми у города Мелитополь, на реке Корушан в Бердянском районе, у села Новоивановка и жертвенное место в урочище Макартет в Запорожской области).

Распад гуннского кочевого союза начался после смерти в 453 году вождя гуннов Аттилы. Два сына Аттилы (Динцик и Ирнак) увели гуннов в низовья Дуная (часть орды с Ирнаком позже прошла назад через Приазовье в заволжские степи, растворясь в местных народах, таких как чуваши). На протяжении почти двух столетий по территории Северного Приазовья передвигались разные племена (акациры, сарагуры, уроги, оногуры, авары), распадались и образовывались племенные союзы. Наиболее значительными из таких объединений был союз кутургуров (VI — VII века). Захоронения кутургуров ориентировались головами на запад, черепа после смерти подлежали трепанации (в отличие от родственных оногуров, или утигуров, которые жили южнее и восточнее реки Дон). Длительное время оба народа враждовали (атака оногурского вождя Сандила и т. д.), так и не создав собственных мощных объединений, а в 559 году вождь кутургуров Зибер-хан даже совершил неудачную попытку завоевания Византийской империи.

В 558 году в земли Приазовья, оттесняя кутургуров, вторглись авары (или вархониты — потомки угров и аланов Средней Азии), победившие до этого оногуров, залов и савиров. Авары, продвигаясь дальше на Дунай с 565 года, основали Аварский каганат (538 — 803 годы). Изобрели жёсткое седло, стремена и палашу (своеобразную саблю). Захоронение авар обнаружено на левом берегу реки Мокрые Ялы (ориентировка тела головой на запад, серьги с многогранными подвесками, железные пряжки на поясе, лепные горшочки и т. д.), а также у села Коминтерново — рельефное изображение мужчины в шлеме (?), внушительная стела. Закатом могущества аваров можно считать неудачный поход аваров, славян и персов на Константинополь в 626 году, после чего усиливаются освободительные движения среди кутургуров и оногуров (объединились против аваров в 633 году в союз племён во главе с вождём Кубратом — Великую Болгарию, или Оногурию).

Позже здесь кочевали хазары, печенеги, торки, половцы. Именно хазарами была разрушена уже в 656 году Великая Болгария, а остатки орды праболгар откочевали в 675 году на Дунай (под предводительством хана Аспаруха) и основав там Первое Болгарское царство. Орда же хана Батбая осталась в Приазовье и вошла в состав Хазарского каганата. Позже, в VII—VIII веках, часть болгар ушла на Волгу, создав там государство Волжская Болгария. Хазарами в конце VII века на юге Восточной Европы был образован Хазарский каганат, основным населением которого в Приазовье были всё же праболгары (тюркоязычные народы, кочевавшие в степях, платившие дань вместе с ранними славянскими племенами хазарам). Поселения праболгар салтовско-маяцкой культуры в Приазовье: в районе Зинцевой, Бузинной, Водяной, Безыменной балок, на территории современного Приморского парка Мариуполя (амфорная керамика, красноглиняная гончарная посуда, железные ножи, пряжки, украшения). В хазарских захоронениях находили также оружие и даже военизированное укрепление, напоминающее замок, на левом берегу у устья Кальмиуса, которое было ограничено с юга валом). Небольшое сезонное стойбище времён Хазарского каганата обнаружено вблизи Ляпинской балки. Хазарское захоронение обнаружено также на территории современного стана «3000» ММК имени Ильича (захоронение хазарки с горшком и набором украшений, зеркалом и монетами) и у посёлка Песчаное (воин со стрелой, конём и точильным камнем).

В первой трети VIII века на Хазарский каганат напали арабы, с севера вторгались венгры (соседствовали ещё с гуннского периода, медленно перемещаясь с Южной Сибири на Урал — VIII век, а затем в степной зоне Дона и Хопра — начало IX века, а под натиском печенегов — в междуречье Днепра и Прута — конец IX века), а часть самой хазарской аристократии приняла иудаизм, вызвав почти 100-летнюю смуту и гражданскую войну в языческом каганате. Завершили разгром государства хазар два удачных похода русского князя Святослава в 965 и 968 годах.

По мнению известного учёного-историка Л. Н. Гумилёва, «… до X века гегемония принадлежала хазарам, а истории Древней Руси предшествовала история Хазарии…». В дальнейшем Русь перехватила инициативу в отношениях с Дикой, или Великой, степью. Однако прекращение жизни в праболгарских (хазарских) поселениях в Приазовье бьло связано не со славянами, а с печенежским вторжением. Все последующие народы Приазовья до славян (печенеги, торки, половцы) относились к тюркским народам, были монголоидами. Все они хоронили своих сородичей в могилах с тушей оседланного коня, часто пользовались для захоронений более древними курганами.

В Приазовье имеются захоронения кочевых народов:

  • Печенеги (X — середина XI века, появились в Приазовье около 889 году, основав Печенежскую орду, обитали в Приазовье около 150 лет до победы войск Ярослава Мудрого над печенегами в 1036 году) у посёлка Сартана, у сёл Орловское, Огородное, Запорожец, Куйбышево. Найдено множество каменных статуй того времени — «каменные бабы» (в переводе — «предки»): песчаные в селе Ялта, Гусельщиково, гранитные в пгт. Мангуш, Октябрьское (в том числе 5 из которых хранится в Мариупольском краеведческом музее): стелы, обработанные только с «лицевой» стороны и изображают мужчин (реже женщин) без головного убора, на лице — «Т»-образный нос и брови и не всегда обозначенные глаза.
  • Торки (1030 — 1060 годы, появились в Приазовье из Приаралья под давлением половцев, позже теми же половцами были изгнаны в Византию, Иран, Кавказ, на Русь, где со временем ассимилировались) в Приазовье малочисленные (ближайшее на реке Казённый Торец) — захоронения воинов вместе с лошадью, статуи, кумган (горшочек для ритуальных омовений).
  • Половцы (середина XI — конец XIV века, «Половецкая степь» раскинулась от Средней Азии до Дуная, в Приазовье около 200 лет) захоронения в районе Мариуполя: Новосёловка, «Двугорбая Могила», у сёл Камышеватое, Зажиточное, Васильевка, Раздольное, Самойлово.

Ярчайшие памятники искусства и верований половецкого народа — каменные фигуры половецких воинов и женщин (так называемые «каменные бабы»), которые сохранились до наших дней. Они несут элементы индивидуальности, возможно, даже, что для их изготовления позировали конкретные люди (сородичи, вожди). В отличие от печенежских баб статуи имели головной убор, причёску, набор украшений, одежду. Всего в Приазовье известно до 600 каменных фигур, в самом Мариуполе на начало XIX века находилось 16 каменных баб (на углах улиц, на возвышенностях), многие из них были повреждены и утрачены при сооружении зданий. Фигуры каменных баб служили половцам, как места прохождения праздников, обрядов и жертвоприношений.

Именно походу на половцев (1185 год) посвящён знаменитый памятник средневековой словесности «Слово о полку Игореве». События развивались в ставке одного из самых могущественных половецких ханов — Кончака (предположительно район современного города Славянска). Как известно, этот поход оказался для русских очень неудачным. Однако в результате похода сын Игоря Святославовича вернулся домой с женой-половчанкой (дочерью хана Кончака), и таких междинастических браков во времена Древней Руси и Половецкого ханства было немало. В начале XIII века половцы стали оседать на землю, на это время приходился пик развития торговли Половецкой степи, отдельные ханы стали принимать христианство вслед за русскими. Однако с востока приближались монгольские войска, которые в 1220 — 1223 годах прошли через всю Половецкую степь и вошли в Приазовье.

31 мая 1223 года в Приазовье произошла битва на реке Калке между монголо-татарскими ордами и объединёнными войсками русских и половцев, которая закончилась полным разгромом русичей. В 40-х годах XIII века приазовские степи захватили монголо-татары. Территория Северного Приазовья входила сначала в состав Золотой Орды, а в XV веке отошла к Крымскому ханству. Значительно позже, спасаясь от феодального гнета, на Дон, Днепр, в дикое поле бежали крепостные крестьяне. Так стали появляться в этих местах бродники и возникло донское и запорожское казачество.

Древнерусское государство

Ещё в IX веке через Северное Приазовье пролегали торговые пути, связывающие славянские земли со странами Кавказа. Период развития антского объединения племен соответствует III—VIII векам и связан преимущественно с расцветом соседней Черняховской культуры, с её оседлым животноводством, земледелием, охотой, рыболовством, письменностью (1300—1800 лет назад).

Комплексное изучение данных археологии, нумизматики, лингвистики и письменных источников позволило предположить, что ещё в VII—IX веках между Доном и Северским Донцом (сейчас — территория Донбасса) располагалось самостоятельное могущественное государство, носившее название Русский каганат. С ним многие учёные, в том числе Е. С. Галкина, связывают памятники салтовско-маяцкой археологической культуры (один из них открыт на территории Мариуполя в устье Кальмиуса в 1928 году). Именно население Русского каганата (прежде всего — русы) оказало огромное влияние на развитие Древней Руси. Приход в IX веке на Днепр русов заложил основу могущества государства, столицей которого вскоре стал Киев. Это государство получило название Русская земля (более известно). Историк Л. Н. Гумилёв считает, что завоевание Киева русами можно датировать 852 годом. Совместная жизнь сплотила русов и славян в единый этнос.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2948 дней] Вскоре Древнерусское государство стало самым могущественным государством Восточной Европы.

С X века земли Приазовья находились под влиянием Руси. Начав колонизацию приазовских степей в V—VI веках, русские жили рядом с Кальмиусом и Миусом. Предполагается, что во времена киевского государства русичи проложили через Кальмиус путь, который использовался как дополнительный «из варяг в греки». Так, по одной из легенд, князь киевский Игорь после неудачного морского похода на Царьград в 941 году возвращался домой не через Днепр, где у порогов русичей могли подстерегать печенеги, а именно через Азовское море, реки Кальмиус, Волчью и Солёную. Князь Святослав Игоревич, разгромивши хазар и уничтожив Саркел, по легенде основал на месте теперешнего Мариуполя или в его окрестностях город Белгород, который, возможно, позднее татары переименовали на Белосарай («Белый Дворец») либо создали свой (Балы-Сарай). Коса недалеко от Мариуполя и сейчас называется Белосарайской. Однако первое стационарное поселение земледельцев, как утверждают некоторые историки, на территории Мариуполя образовалось в IX — X веках и называлось Адамаха.

Золотая Орда

С 1223 года начинается вторжение монголов в приазовские земли. После Западного похода монголов (1236—1242) они вошли в состав Золотой Орды. Однако основным населением орды оставались половцы и частично славяне, именно половецкий язык лёг в основу государственного и литературного языка Золотой Орды, а позже — и Крымского ханства. Приазовье находилось в административной единице Крымский юрт во главе с тудуном, ставка которого находилась в городе Солхате (Старый Крым).

Основные исторические события Золотой Орды:

У села Староласпа были обнаружены остатки золотоордынской крепости с шестью башнями. У посёлка Седово, а также в селе Хомутово, городе Новоазовске — отчеканенные монеты, в Бердянске — монетно-вещевой клад времён Золотой Орды, на правом склоне Клиновой балки (вблизи современного здания профилактория «Здоровье») найдены обломки амфорной керамики эпохи Золотой Орды. А у села Гусельщиково Новоазовского района было обнаружено мраморное надгробие с надписью, посвящённой смерти хана Мамая.

Несмотря на наличие во многих западноевропейских картах XIV века на месте Мариуполя города Папакома (Papacoma)[1], с XVI века и до конца XVII века, территория Мариупольщины связана с жизнью Крымского ханства.

См. также

Напишите отзыв о статье "Древнейшая история Северного Приазовья"

Примечания

  1. papacoma.narod.ru/index.htm Сайт, посвящённый истории Северного Приазовья

Отрывок, характеризующий Древнейшая история Северного Приазовья

– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.