Моя родина (Сметана)

«Моя родина» (чеш. Má vlast) ― цикл из шести симфонических поэм, написанный Бедржихом Сметаной в 1874―1879 годах. В цикл входят поэмы «Вышеград» (чеш. Vyšehrad), «Влтава» (Vltava, также известная под немецким названием Moldau), «Шарка» (Šárka), «В чешских лугах и лесах» (Z českých luhů a hájů), «Табор» (Tábor) и «Бланик» (Blaník).

В «Моей Родине» Сметана объединяет форму симфонической поэмы, разработанную Ференцем Листом, с чешскими национальными мотивами. Каждая из поэм посвящена какой-либо легенде, историческому эпизоду или природе Чехии.

Строение

«Вышеград»

Симфоническая поэма «Вышеград» создавалась в сентябре―ноябре 1874 года и была впервые исполнена 14 марта 1875. Она посвящена одноимённому замку в Праге ― одной из древнейших достопримечательностей Чехии.

Поэма открывается звуками арф, символизирующими легендарного народного певца Лумира. Проводятся мотивы, появляющиеся в дальнейшем в других частях цикла, так, мотив B―Es―D―B, символизирующий замок, звучит во «Влтаве» и «Бланике».

«Влтава»

	«Влтава»
Помощь по воспроизведению

«Влтава» была написана в ноябре―декабре 1874 года и впервые исполнена 4 апреля 1875. Композитор описывает одну из крупнейших чешских рек. Наигрыши флейт в начале поэмы изображают спокойное течение Влтавы, звуки труб и валторн ― охоту в лесу на её берегах, ритм весёлой польки ― крестьянскую свадьбу, тихая мелодия у скрипок на фоне «переливов» деревянных духовых ― ночные хороводы русалок, мощные аккорды всего оркестра ― пороги Святого Иоанна. Звучит мотив Вышеграда из первой поэмы.

Во «Влтаве» несколько раз звучит мотив, основанный на народной итальянской песне «La Mantovana». В Чехии мелодия «Влтавы» считается неофициальным национальным гимном. Позднее эта же мелодия легла в основу гимна Израиля ― «Атиква».

«Шарка»

	«Шарка»
Помощь по воспроизведению

В основу поэмы «Шарка», оконченной 20 февраля 1875 года, легла народная чешская легенда о воительнице Шарке.

«В лесах и лугах Богемии»

Эта поэма, оконченная 18 октября 1875 года и впервые исполненная 10 декабря 1878, не имеет в своей основе какого-либо сюжета, а описывает красоту чешской природы.

«Табор»

Поэма «Табор» была окончена 13 декабря 1878 года и впервые исполнена 4 января 1880. Она названа в честь южного чешского города Табор, основанного гуситами и служившего их ставкой во время Гуситских войн. Главная тема этого произведения заимствована из гуситского боевого гимна.

«Бланик»

Завершённая 9 марта 1879 и впервые исполненная 4 января 1880, в один день с «Табором», эта поэма названа в честь горы Бланик. Чешская легенда гласит, что внутри этой горы спит армия воинов под руководством Вацлава Святого, которая проснётся и придёт на помощь в самые тяжёлые времена для страны.

Завершающая часть цикла, поэма «Бланик» объединяет мотивы предыдущих частей: вновь звучит гуситский гимн из «Табора», а в конце появляется мотив Вышеграда из первой части, образуя «арку», охватывающую весь цикл.

Ссылки

• [imslp.org/wiki/Má_Vlast_(Smetana,_Bedrich) «Моя родина»: Ноты] на IMSLP
• [www.cheltenhamsymphonyorchestra.info/prognotes.htm Краткая заметка о «Вышеграде» и «Влтаве»]

Отрывок, характеризующий Моя родина (Сметана)

– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!