Тяжёлые крейсера типа «Дойчланд»
Тяжёлые крейсера типа «Дойчланд» — тип тяжёлых крейсеров Кригсмарине времён Второй мировой войны. Всего было построено 3 единицы: «Дойчланд» (Deutschland), «Адмирал Шеер» (Admiral Scheer) и «Адмирал граф Шпее» (Admiral Graf Spee).
В довоенном германском флоте числились броненосцами (Panzerschiffe). С 25 января 1940 года переклассифицированы в тяжёлые крейсера. В военно-морской литературе широко распространён термин «Карманный линкор» (Pocket battleship) — ироническая классификация кораблей, придуманная британской прессой 1930-х годов.
Содержание
Проектирование
Выбор концепции
Первая мировая война закончилась для германского флота катастрофически — он практически перестал существовать. Закрепить это положение были призваны ограничительные статьи Версальского договора. В частности, немцам оставляли 6 старых броненосцев, заменить которые разрешалось лишь после 20 лет службы на корабли водоизмещением не более 10 тыс. длинных тонн и с артиллерией, не превышающей калибра 11 дюймов (280 мм). Считалось, что эти условия низведут будущий германский флот до региональной силы, значимой лишь на Балтике.
Достаточно скоро в условиях договора обнаружилось два слабых места. Во-первых, победители перестарались, оставив немцам только весьма старые броненосцы 1902—1906 годов постройки. Вследствие этого Германия могла начать замену крупных кораблей уже с 1922 года.
Во-вторых, вмешалось обстоятельство, которое участники Версальской конференции предвидеть не могли. Вашингтонский договор 1922 года фактически заморозил строительство линкоров, а иные артиллерийские корабли ограничил водоизмещением 10 тыс. тонн и калибром артиллерии 203 мм.
|
К проектированию новых кораблей, предназначенных для замены броненосцев, немецкие конструкторы приступили в начале 1920-х годов. Было разработано множество проектов, сводившихся к двум вариантам. Первый из них фактически являлся броненосцем береговой обороны — неплохо вооружённым, обладающим мощной броневой защитой и повышенной живучестью, но маломореходным, с ограниченной автономностью. Второй представлял собой «вашингтонский крейсер», имевший, в сравнении с зарубежными тяжёлыми крейсерами первого поколения, весьма неплохие характеристики.
Однако при рассмотрении проектов оба были отвергнуты. Не желая ограничиваться действиями исключительно у собственных берегов, командование флота не считало нужным тратить ограниченный тоннаж на корабли береговой обороны. Крейсер был отвергнут потому, что такие корабли имелись и у других стран, к тому же в заметно больших количествах. Немецким адмиралам хотелось получить нечто, с чем вероятный противник будет вынужден считаться всерьёз.
Новый толчок разработке проекта дал приход в 1924 году на пост командующего рейхсмарине адмирала Ценкера.[3] Он предложил подобрать характеристики будущего корабля таким образом, чтобы он легко уходил от 20—23-узловых линкоров и уверенно брал верх в бою со стандартным тяжёлым крейсером и даже, при острой необходимости, вступал в бой с противником посерьёзнее.
Проект океанского рейдера
Первоначальный проект, известный под шифром «A», был подготовлен в 1926 году. Следует заметить, что по ряду характеристик он был существенно лучше реально построенных кораблей. В частности, крейсер получил протяжённый и высокий полубак с сильно наклонённым форштевнем, что сулило хорошую мореходность. Второй калибр был представлен 8-ю универсальными орудиями калибра 120—127-мм, причём очень удачно размещёнными — на каждый борт могло стрелять 6 из них. Толщина броневого пояса составляла 100 мм. К огорчению командования рейхсмарине водоизмещение корабля существенно превысило 10 тыс. тонн, а тогдашнее международное положение Веймарской республики не позволяло идти на откровенное нарушение условий Версальского договора. Проект пришлось переработать.
Первой жертвой стал корпус, существенно срезанный по высоте. Толщину броневого пояса сократили до 60 мм. И наконец, по настоянию адмиралов, на корабль вернули противоминоносный калибр — батарею 150-мм орудий, что привело к замене универсальной батареи на устаревшие 88-мм зенитные пушки времён Первой мировой.
Окончательно проект был утверждён 11 апреля 1928 года, но из-за внутриполитических сложностей возникли проблемы с финансированием. В преддверии очередных выборов левые партии развернули настоящую пропагандистскую кампанию под лозунгом: «Еда для детей, а не броненосцы!»[4]. Тем не менее, с небольшим перевесом голосов рейхстаг выделил необходимые средства на уже заложенный корабль.
Происхождение достаточно странной классификации кораблей носило чисто политический характер: поскольку в германском флоте броненосцы (Panzerschiff) стояли ниже линкоров (Linienschiff), то немцы пытались создать впечатление, что они развивают класс, разрешённый им Версальским договором.[5]
Международная реакция
Ещё до спуска на воду «Дойчланд» вызвал бурную реакцию в военно-морских кругах всего мира. Необыкновенное сочетание характеристик, не подходивших под международные стандарты, привело к попыткам придумать для корабля некий новый термин. В этом отношении преуспела британская пресса, которой принадлежит название «карманный линкор». Сами немецкие моряки, не воспринимая всерьёз официальное название корабля, окрестили его Schlachtschiff-Verschnitt — «линкор-обрез». Однако серьёзных военно-морских экспертов гораздо больше занимали предназначение и боевые возможности корабля. На этот счёт высказывались самые разнообразные мнения, но никто не верил в официальное объяснение командования рейхсмарине, утверждавшего, что задачей новых боевых единиц будет сопровождение войсковых конвоев на Балтике.
По мнению британского журнала The Naval and Military Record от 9 августа 1934 года[6]:
Deutschland построен без ясной целеустановки и является попыткой вместить возможно наибольшее вооружение и скорость в версальские нормы водоизмещения.
Впрочем такая точка зрения была исключением и как правило германский проект котировался очень высоко. Например, американский журнал Naval Engineering Journal от 23 июня 1933 года отмечал[7]:
Короче говоря, перед нами корабль водоизмещением 10 000 т. Это не линкор и не крейсер, а попросту «бронированный» корабль. Несомненно, пока это наилучшее определение класса. Вооружён он как линкор, обладает скоростью хода как крейсер, но всё же это и не то, и не другое. Вот ответ Германии на Вашингтонские ограничения, и трудно придумать что-то более эффективное. Ни в одной стране мира не заложен корабль с такими характеристиками, как у «Дойчланда»…
Без преувеличений можно сказать, что создание «Дойчланд» и однотипных кораблей полностью меняет привычную стратегию и тактику войны на море, равно как и многие взгляды на кораблестроение.
Попытки найти рецепт борьбы с «карманными линкорами» были предприняты очень скоро. Уже в декабре 1932 года, ещё до того, как «Дойчланд» вошёл в строй, обеспокоенные французы заложили первый линейный крейсер типа «Дюнкерк» (Dunkerque) — корабль, превосходивший немецкий проект во всех отношениях, но водоизмещением в 2,5 раза больше, намного более дорогой и ограниченный в серийном строительстве Вашингтонским договором. Таким образом новые корабли рейхсмарине начали создавать проблемы врагам Германии ещё до начала войны.
Дальнейшее развитие проекта
После прихода Гитлера к власти германские кораблестроители начали откровенно пренебрегать Версальскими ограничениями. В связи с этим проект был существенно доработан в плане резкого усиления бронирования и перехода на паротурбинную силовую установку. Конструкторы рассчитывали устранить несбалансированность первоначального проекта и обеспечить надёжную защиту от 203-мм снарядов зарубежных тяжёлых крейсеров. Это привело к резкому росту водоизмещения.
В 1933 году был выдан заказ на корабли усовершенствованного типа под шифрами D и E. Оба были заложены в один день 14 февраля 1934 года в Вильгельмсхафене и Киле, но уже 5 июля того же года их постройка была прекращена — нацистское руководство желало получить более мощные корабли. В результате заготовленные материалы были использованы для строительства линкоров «Шарнхорст» и «Гнейзенау».
Тактико-технические данные кораблей D и E должны были быть следующими: водоизмещение — 20 тыс. тонн (стандартное), длина 230 м, ширина — 25,5 м, скорость 29 узлов. Вооружение: 6 — 283-мм, 8 — 150-мм, 8 — 105-мм орудий. Бронирование: борт — 220 мм, палуба — 70-80 мм, рубка — 300 мм.[8]
Конструкция
Корпус и архитектура
Конструкция корпуса «карманных линкоров» значительно отличалась от немецких же лёгких крейсеров, знаменитых своей хлипкостью.[9] «Дойчландам» предстояли длительные океанские рейды и к обеспечению надёжности подошли очень серьёзно. Хотя при строительстве широко применялась сварка, все ответственные соединения дублировались клёпкой, доля алюминия в конструкции составила лишь 1 %. В результате крейсера не имели никаких проблем с прочностью, на обеспечение которой работали и внутренние броневые переборки.
На «Дойчланде» установили традиционную для германского флота фок-мачту в форме полой трубы, на которой поместили рубку и дальномерный пост. Как показала практика, такая конструкция сильно вибрировала, и на последующих крейсерах её заменили на легко узнаваемую, башенноподобную надстройку.
Противоторпедная защита оказалась слабой. Фактически она сводилась к двойному дну по всей длине кораблей, булям и броневым переборкам толщиной 45 (на головном крейсере) или 40 мм (на остальных).
Несмотря на все усилия конструкторов, мореходность крейсеров была достаточной, но не выдающейся. На полном ходу против волны носовую оконечность заливало водой. Тем не менее, из всех кораблей кригсмарине умеренного размера «дойчланды» имели наилучшие морские качества.
Любопытно, что в 1937 году был выдвинут проект модернизации только что вступившего в строй «Адмирала Графа Шпее». За счёт не слишком значительного удлинения и уширения корпуса и увеличения водоизмещения всего на 500 тонн предполагалось при той же силовой установке резко улучшить мореходность и увеличить скорость до 30 узлов. Проект вызвал интерес, но напряжённая международная обстановка не позволила воплотить его в жизнь.
Вооружение
Козырной картой новых кораблей являлся их главный калибр — 283-мм[10] орудия SK C/28. Разработанные заново, они не имели себе равных среди вооружения кораблей сопоставимого водоизмещения. Длина ствола составляла 52,35 калибра, начальная скорость снаряда 910 м/с, но живучесть была вполне приемлемой. Использовалось три типа снарядов, все весом 300 кг:
- Бронебойный, содержавший 7,84 кг ВВ (2,6 % от массы снаряда);
- Полубронебойный[11] — 16,94 кг (5,65 %);
- Фугасный — 23,3 кг (7,8 %).
Подобное сочетание боеприпасов позволяло эффективно обстреливать самые разнообразные цели. Дальность стрельбы при максимальном угле возвышения 40° достигала 36 475 метров. Боекомплект колебался от 105 до 120 снарядов на орудие. Система заряжания при фиксированном угле 2° позволяла делать до трёх выстрелов в минуту на ствол, практическая скорострельность не превышала двух. Такие характеристики обеспечивали уверенное поражение всех среднебронированных кораблей и даже самые защищённые тяжёлые крейсера были уязвимы на любой дистанции.
Вспомогательный 150-мм калибр был также специально разработан для этих кораблей. Снаряды весом 45,3 кг выпускались со скоростью 875 м/с. Теоретическая скорострельность — 10 в/мин, практическая — 5-7. Сами орудия устанавливались вдоль борта на штыревых станках и прикрывались лишь щитами. Само наличие промежуточного калибра является одной из наиболее критикуемых сторон проекта, но немцы полагали его необходимым, будучи уверенными в слабости калибра 120—127-мм против атакующих эсминцев.
Тяжёлая зенитная батарея выглядела слабо даже на «Адмирале графе Шпее» с его 105-мм спарками. Лёгкая зенитная артиллерия была недостаточной, хотя её и усилили в ходе войны. 20-мм автоматам не хватало поражающей мощи, а 37-мм автоматам — скорострельности. Главным же пороком лёгкой зенитной батареи была примитивная система управления огнём, когда орудия отдавали на откуп расчёту.
Системы управления огнём и электроника
Система управления огнём главного калибра на «Дойчландах» была по меркам 1930-х годов весьма совершенной, особенно если учесть размеры кораблей и наличие всего двух башен. Она включала в себя три поста управления, имевшие два 10,5-метровых и один 6-метровый дальномеры.[12] Кроме того, каждая башня имела собственный 10,5-метровый дальномер и могла вести огонь самостоятельно. Целеуказание обеспечивалось двумя парами основных и одним резервным директором. Все данные от этих устройств поступали в два командных центра, расположенных под броневой палубой и оснащённых СРП управления огнём.
Свои системы управления огнём имели также вспомогательная и зенитная артиллерия, но на практике они использовались в основном для управления ПВО. Сами тяжёлые зенитные установки были оснащены 4-метровыми дальномерами, а управление огнём обеспечивали два стабилизированных директора. Что касается зенитных автоматов, то до самого конца войны они наводились вручную, что делало их огонь малоэффективным.
Радиолокатор впервые был установлен на «Дойчланд» в 1937 году и представлял собой экспериментальный образец FuMG-39. К началу войны он был заменён на значительно более совершенный радар FuMo-22. Такую же систему получили и два других корабля. Стоит заметить, что характеристики ранних германских радаров были достаточно скромными. Дальность действия не превышала 7-8 миль, ошибка по углу места достигала 5°. Фактически, FuMo-22 мог обнаруживать только крупные корабли. Вместе с тем, в начале Второй мировой немецкие радары не уступали британским.
Бронирование
Система бронирования «карманных линкоров» была уникальной, не встречавшейся более ни на одном крейсере мира. При этом, каждый из кораблей серии имел свои индивидуальные отличия в системе бронирования и толщине брони.[13]
На «Дойчланде» бронирование корпуса включало в себя броневой пояс толщиной 60 мм, наклонённый под углом 12° (по другим данным 13,5°), внутренние броневые переборки толщиной 40-45 мм, 4 броневых траверза толщиной 30 мм и броневую палубу толщиной 30-45 мм. Таким образом на крейсере была реализована идея разнесённого бронирования, защищавшего от снарядов калибра 120—152-мм, хотя от последних не на всех дистанциях.[14] Хорошую защиту получили башни главного калибра и боевая рубка — толщина брони на ответственных участках достигла 140 мм. Средний калибр был защищён лишь символически — 10-мм щитами. Имелось также противоосколочное бронирование дальномерных постов.
«Адмирал Шеер» получил усиленное бронирование. Больше стала площадь бортового пояса, улучшилась защита кормы и барбетов, нижняя броневая переборка изготовлялась из брони лучшего качества. При этом палубная броня стала тоньше — 20-40 мм на разных участках.
На «Адмирале графе Шпее» вернулись к системе распределения брони, характерной для первого корабля. Броневой пояс стал уже, но толще — 100 мм. Таким образом, с учётом внутренней переборки, толщина вертикальной защиты достигла 140 мм (100+40), что должно было защитить крейсер от 152-, а на определённых дистанциях от 203-мм снарядов. Усилилась также горизонтальная защита, площадь броневой палубы стала больше, а над погребами боеприпасов толщина брони достигала 70 мм. Общий вес бронирования корабля составил 3000 тонн — 25 % стандартного водоизмещения. По мнению германских экспертов, «Адмирал граф Шпее» стал наиболее защищённым кораблём серии и мог выдержать бой с крейсерами противника без существенных повреждений.
Энергетическая установка
Другой козырной картой «Дойчландов» была уникальная для того времени силовая установка. Впервые на столь крупных кораблях установили дизели в качестве единственного типа двигателя.[15] В 1920-30 годах немцы смело шли на всевозможные эксперименты в попытках добиться преимущества над потенциальным противником, впрочем, не всегда успешно. Не обошлось без проблем и с энергетикой «Дойчландов».
Дизели на всех кораблях были одинаковыми — 8 главных, модели M-9Zu42/58, 9-цилиндровых с максимальной мощностью по 7100 л. с. при 450 об/мин (максимальная продолжительная мощность 6655 л. с.) и 4 вспомогательных, модели M-5Z42/58, 5-цилиндровых с максимальной мощностью 1450 л. с. при 425 об/мин.
Такое решение обеспечивало крейсерам уникальную дальность плавания — 16 300 миль на скорости 18,6 узла по результатам испытаний «Шпее». Максимальная расчётная дальность достигала 20 000 миль — результат, превзойдённый лишь атомными кораблями. Даже на максимальной продолжительной скорости 26 узлов корабли могли пройти 7900 миль — больше, чем многие паротурбинные крейсера экономическим ходом 13—15 узлов.
Вторым важнейшим достоинством дизелей была возможность развить полный ход за считанные минуты. Паротурбинным кораблям для перехода с экономической скорости на максимальную требовалось от 30 минут до часа для поднятия давления пара в котлах. Это давало немцам шанс оторваться от более мощного и быстроходного противника.
Максимальная скорость крейсеров на испытаниях составила 28—28,3 узла. Таким образом, на момент постройки «Дойчланда» из числа более мощных кораблей теоретически его могли догнать только три британских линейных крейсера — «Худ» (теоретически, износ механизмов не позволял развивать более 27-28 узлов), пара типа «Ринаун», два линейных крейсера типа «Дюнкерк» и три японских линейных крейсера типа «Конго» (четвёртый корабль этого типа в то время был учебным с максимальной скоростью 18 узлов). Все остальные, более быстроходные, чем «Дойчланд», корабли, серьёзно уступали ему в вооружении (а некоторые ещё и в бронировании).
Хотя первоначально дизели работали нестабильно и потребовали большого объёма доводочных мероприятий (связанных с чрезмерным облегчением двигателей в погоне за экономией веса), со временем их удалось сделать достаточно надёжными. Так, «Адмирал Шеер» в своём первом океанском рейде прошёл за 161 день, практически не останавливаясь, 46 419 миль без единой поломки двигателей.
Разумеется, у дизелей были и свои недостатки. Двигатели, работавшие на полную мощность, вызывали сильную вибрацию корпуса, которая очень мешала артиллеристам и дальномерщикам наблюдать цели и корректировать огонь, а уровень шума был таков, что даже в кают-компании невозможно было разговаривать и офицеры, сидевшие рядом, переписывались между собой.Но достоинства дизелей в целом перекрывали их недостатки и делали «Дойчланды» поистине уникальными рейдерами.
Служба
«Дойчланд» («Лютцов»)
Заложен 9 февраля 1928 года, спущен 19 мая 1931 года, вошёл в строй 1 апреля 1933 года. 25 января 1940 года переименован в «Лютцов» (Lützow).
В первой половине 1930-х годов «Дойчланд», как самый современный и мощный корабль германского флота, широко привлекался для показа флага, совершая заграничные визиты. Не обошлось и без немецких высоких гостей — в апреле 1934 года на крейсере побывал Адольф Гитлер. Учения также занимали немало времени и позволили выявить и устранить проблемы с дизелями.
В 1936—37 годах «Дойчланд» действовал в испанских водах, формально наблюдая за соблюдением нейтралитета, а фактически поддерживая франкистов. 29 мая 1937 года его атаковала республиканская авиация. Крейсер получил два попадания 100-кг бомбами с самолета СБ с советскими летчиками, на борту возник пожар, погибло 23 моряка, ещё 73 были ранены.
«Дойчланд» вышел в Атлантику 23 августа 1939 года, ещё до начала Второй мировой войны. Вскоре после открытия военных действий была начата борьба с судоходством Великобритании. Крейсерство оказалось малоудачным — после потопления двух судов общим тоннажем около 7000 брт, 15 ноября 1939 года корабль был вынужден вернуться в Германию из-за проблем с силовой установкой и неисправности бортового гидросамолёта.
В апреле 1940 года «Лютцов» участвовал в захвате Норвегии, действуя против Осло, и 9 апреля получил 3 попадания 150-мм снарядов в ходе дуэли с береговыми батареями. При возвращении домой 11 апреля 1940 года был атакован британской ПЛ «Спирфиш» (англ. Spearfish) и получил торпедное попадание в кормовую часть.
После ремонта 13 июня 1941 года пытался прорваться в Атлантику, но был повреждён торпедой с британского самолёта. После продолжительного ремонта «Лютцов» перешёл в Тронхейм, далее в Нарвик. Выходил в море для атаки конвоя PQ-17, но попал в навигационную аварию. 31 декабря участвовал в Новогоднем бою с британским конвоем, однако не добился никаких успехов вследствие сложных погодных условий. Намечавшееся участие в операции против Шпицбергена в сентябре 1943 года было сорвано неполадками с дизелями.
В конце сентября 1943 года ушёл из Норвегии в Киль. После очередного ремонта числился учебным кораблём, а затем был включён в состав 2-й боевой группы, оказывавшей огневую поддержку частям вермахта в Прибалтике. 16 апреля 1945 года, находясь в Свинемюнде, попал под налёт британских ВВС и получил тяжёлые повреждения. Корабль сел на грунт, но продолжал вести огонь главным калибром. При приближении советских войск был 4 мая 1945 года взорван экипажем.
Советские спасатели подняли «Лютцов» и 26 сентября 1946 года он даже был включён в списки ВМФ СССР, но восстановление основательно разрушенного корабля было признано нецелесообразным. 22 июня 1947 года корпус «Лютцова» был потоплен в ходе учений Балтийского флота.
«Адмирал Шеер»
Заложен 25 июня 1931 года, спущен 1 апреля 1933 года, вошёл в строй 12 ноября 1934 года.
В 1936—1938 годах совершил ряд походов к берегам Испании. 30 мая 1937 года обстрелял испанский порт Альмерия в отместку за нападение республиканской авиации на «Дойчланд». Эта акция вызвала осуждение всех мировых держав. К началу войны проходил модернизацию и в 1939 году не участвовал в боевых действиях.
К лету 1940 года считался единственным боеспособным кораблём своего типа и был отправлен 28 октября 1940 года в Атлантику. Первый успех был достигнут 5 ноября 1940 года когда «Шеер» атаковал британский конвой НX-84. Потопив прикрывавший его вспомогательный крейсер «Джервис Бэй», немцы затем уничтожили 5 судов из состава конвоя.
В дальнейшем «Адмирал Шеер» действовал в Центральной и Южной Атлантике, атакуя одиночные транспорты. За период с ноября 1940 по январь 1941 потопил ещё 6 британских транспортов. В феврале 1941 года действовал в Индийском океане, где уничтожил ещё три торговых судна. После этого отправился в Германию и прибыл в Киль 1 апреля 1941 года. За время своего крейсерства «Шеер» уничтожил 16 судов противника общей вместимостью 99 059 брт.
Осенью 1941 года действовал на Балтике в составе соединения предназначенного для перехвата советского Балтийского флота. В феврале 1942 года ушёл в Норвегию, где базировался на Нарвик вместе с «Лютцовым». Из-за недостаточной, по мнению командования кригсмарине, скорости участие карманников в операциях против полярных конвоев было ограничено. В августе 1942 года совершил одиночный поход с целью нарушения советских коммуникаций в Заполярье. 26 августа потопил советский ледокольный пароход «Сибиряков», на следующий день практически безрезультатно обстрелял порт Диксон.
В ноябре 1942 года «Адмирал Шеер» вернулся в Германию на очередной ремонт. Корабль вновь обрёл боеспособность в ноябре 1944 года и привлекался для обстрела береговых целей. 18 марта 1945 года стал на очередной ремонт в Киле и в ночь на 10 апреля подвергся массированному налёту британских ВВС. Получил 5 прямых попаданий крупнокалиберных бомб, перевернулся и затонул прямо у причала.
«Адмирал граф Шпее»
Заложен 1 октября 1932 года, спущен 30 июня 1934 года, вошёл в строй 6 января 1936 года.
Почти сразу после вступления в строй «Шпее» был привлечён к активной службе. В марте-апреле 1937 года он действовал у берегов Испании, обеспечивая германские интересы. 15 мая того же года «Адмирал граф Шпее» как самый современный корабль кригсмарине представлял Германию на Спидхэдском параде в честь коронации Георга VI. В дальнейшем крейсер совершил ещё ряд заграничных походов, в том числе трижды побывал в испанских водах.
Подготовку к морской войне Германия начала ещё в августе 1939 года. 21 августа «Адмирал граф Шпее» вышел из Вильгельмсхафена и направился в Южную Атлантику. Приказ о начале военных действий был получен только 25 сентября. Первый успех был достигнут 30 сентября. В дальнейшем, в течение октября 1939 года «Шпее» захватил или потопил ещё 4 транспорта в Южной Атлантике. В ноябре крейсер действовал в Индийском океане, но сумел потопить только один транспорт. В том же месяце «Шпее» вернулся в Атлантику и направился к берегам Южной Америки, рассчитывая на богатую добычу.
В декабре 1939 года рейдеру удалось потопить ещё три британских судна. Утром 13 декабря «Шпее» вышел к устью Ла-Платы и встретил британское соединение G, включавшее три корабля — тяжёлый крейсер «Эксетер» и лёгкие крейсера «Аякс» и «Ахиллес». В ходе последовавшего боя карманный линкор вывел из строя «Эксетер» и нанёс серьёзные повреждения «Аяксу». Вместе с тем сам «Шпее» получил около 20 попаданий и имел значительные, хотя и не фатальные повреждения. Расход боеприпасов превысил 60 %.
В сложившейся ситуации командир корабля Г. Лангсдорф принял решение войти в порт Монтевидео для исправления повреждений. Лёгкие крейсера британцев следовали за ним не вступая в бой. Уругвайские власти под давлением Великобритании предоставили немцам только 3 дня на исправление повреждений. Между тем противнику удалось создать у Лангсдорфа впечатление, что в устье Ла-Платы находится линейный крейсер «Ринаун», бороться с которым «Адмирал граф Шпее» не мог.[16] После консультаций с Берлином командир принял решение уничтожить корабль. Вечером 17 декабря 1939 года «Шпее» покинул Монтевидео и был взорван командой.
Оценка проекта
«Карманные линкоры» привлекали к себе внимание экспертов с самого начала их разработки. Построенные вразрез с искусственно сформированными стандартами тяжёлых крейсеров, они явно выделялись среди кораблей этого класса.
К числу очевидных достоинств «Дойчландов» следует отнести, прежде всего, артиллерию главного калибра, дополненную весьма совершенной системой управления огнём. Действительно, любой, даже самый защищённый тяжёлый крейсер других стран, оказывался уязвимым под обстрелом 283-мм орудий немецких рейдеров. В результате, «Дойчланды» представляли страшную опасность для любых кораблей своего класса и на момент постройки имели лишь три опасных противника в лице британских линейных крейсеров («Ринаун», «Рипалс» и «Худ»).
Вторым важным достоинством «карманников» стало применение дизелей. Недостатки, такие как шумность и вибрация, с лихвой перекрывались огромной дальностью плавания, делавшей «Дойчланды» отличными рейдерами.
Однако все эти плюсы были куплены весьма дорогой ценой. Ограниченное водоизмещение, даже при его негласном превышении, вынудило немцев отойти от своего классического принципа — приоритета защиты над нападением. Бронирование кораблей совершенно не соответствовало наступательной мощи и даже самый совершенный из этого типа крейсеров, «Адмирал граф Шпее», не был достаточно защищён от огня 203-мм орудий потенциальных противников.
Вторым явным недостатком проекта стало наличие двух вспомогательных калибров — противоминного и зенитного. В реальности 150-мм орудия оказались малоэффективными и слабозащищёнными, а тяжёлая зенитная артиллерия имелась в совершенно недостаточном количестве. По мнению специалистов, было бы предпочтительнее установить универсальный калибр 120—127-мм, как и предполагалось первоначальным проектом.
Следует также добавить, что «Дойчланды» оказались очень дорогими кораблями в самом буквальном смысле слова. В сопоставимых ценах они стоили вдвое дороже, чем британские тяжёлые крейсера типа «Кент».[17]
Точку в развитии «карманных линкоров» поставило начавшееся в других странах строительство быстроходных линкоров, столкновение с которыми не оставляло «Дойчландам» никаких шансов. В связи с этим Германия была вынуждена отказаться от дальнейшего развития проекта и перейти к постройке гораздо более крупных и сбалансированных кораблей (чему способствовало смягчение версальских ограничений).
См. также
Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Дойчланд»"
Примечания
- ↑ Реально на борт брали только один самолёт. // Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. Указ. соч. — С. 37.
- ↑ Кофман В. Л. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1997_05/01.htm «Версальский барьер»] // Карманный линкор «Адмирал граф Шпее».
- ↑ Во время Первой мировой войны он командовал линейный крейсером «Фон-Дер-Танн».
- ↑ Михайлов А. А. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Karm_BB/01.htm Проектирование] // Броненосные корабли типа «Дойчланд».
- ↑ При проектировании корабль именовался броненосным крейсером. Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. Указ. соч. — С. 9.
- ↑ Михайлов А. А. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Karm_BB/02.htm Как были устроены карманные линкоры] // Броненосные корабли типа «Дойчланд».
- ↑ Михайлов А. А. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Karm_BB/07.htm Заключение] // Броненосные корабли типа «Дойчланд».
- ↑ Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. Указ. соч. — С. 141.
- ↑ Из 6 немецких лёгких крейсеров 5 были признаны непригодными для действий в океане.
- ↑ Официально орудие называлось 28-см, поэтому в литературе их нередко именуют 280-мм.
- ↑ По германской терминологии — фугасный с замедлением.
- ↑ На потенциальных противниках — британских тяжёлых крейсерах типов «Кент» и «Лондон» — имелось по одному 3,66- и 2,44-метровых дальномера и никаких вычислительных центров.
- ↑ Конкретные значения броневой защиты до сих пор остаются предметом спора. См.: Кофман В. Л. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1997_05/03.htm Бронирование] // Карманный линкор «Адмирал граф Шпее».
- ↑ По мнению современных специалистов, более слабую преграду желательно ставить первой. // Балакин С. А., Дашьян А. В. и др. Линкоры Второй мировой. Ударная сила флота. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2006. — С. 242. — 256 c.: ил. — (Арсенал Коллекция). — 3000 экз. — ISBN 5-699-18891-6, ББК 68.54 Л59.
- ↑ На лёгких крейсерах типа «К» дизели применялись лишь для экономического хода.
- ↑ Реально у устья Ла-Платы британцы имели кроме «Аякса» и «Ахиллеса» только тяжёлый крейсер «Камберленд».
- ↑ Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. Указ. соч. — С. 140.
Литература
- Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. — М.: Яуза, Коллекция, ЭКСМО, 2007.
- Кофман В. Л. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1997_05/ Карманный линкор «Адмирал граф Шпее»]. — (Морская коллекция № 5, 1997).
- Михайлов А. А. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Karm_BB/index.htm Броненосные корабли типа «Дойчланд»]. — (Боевые корабли мира).
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск: Харвест, 2007.
- Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007.
- Палмер Я., Уильямсон Г. Германские карманные линкоры. 1939—1945. — М.: Астрель, 2007.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — Annapolis, Maryland, USA: Naval Institute Press, 1996.
| ||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тяжёлые крейсера типа «Дойчланд»
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.
– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.
Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.
Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
