Абу-ль-Баракат аль-Анбари

В Википедии есть статьи о других людях с лакабом Камалуддин, куньей Абуль-Баракат, именем Абдуррахман и нисбами Ансари и Анбари.

Абуль-Баракат аль-Анбари
араб. أبو البركات الأنباري‎
Дата рождения:	1119
Место рождения:	Багдад
Место смерти:	Багдад
Научная сфера:	филолог
Место работы:	Низамия

Абу́ль-Барака́т аль-Анба́ри (араб. أبو البركات الأنباري‎; 1119, Багдад — 19 декабря 1181, Багдад) — арабский грамматист и филолог.

Биография

Его полное имя: Кама́л ад-Дин Абу́ль-Барака́т Абдуррахма́н ибн Муха́ммад ибн Убайдулла́х ибн Абу Саи́д аль-Ансари́ аль-Анбари (араб. كمال الدين أبو البركات عبد الرحمان بن محمد بن عبيد الله بن أبو سعيد الأنصاري الأنباري‎).

Ибн аль-Анбари родился в июле 1119 года (раби ас-сани 513 г.х.) в Багдаде, прошел обучение у аль-Джавалики и Ибн аш-Шаджари в университете Низамия. Ни разу не покидал Багдада, а в конце жизни целиком и полностью посвятил себя науке и «благочестивым упражнениям». Умер в Багдаде 19 декабря 1181 года (9 шаабана 577 г.х.).

Самым ценным его произвежением является книга об истории филологии, которая состоит из ряда биографических очерков и охватывает период от начала зарождения филологии до времен самого Ибн аль-Анбари. Вместе с ценностью материалов, эта книга характеризуется отличительной чертой произведений арабских авторов той поры — недостатком некритического изложения и склонность к сообщениям о личной жизни деятелей при неполном освещении их научной деятельности.

Кроме того, Абдуррахман ибн аль-Анбари является автором трактата о разногласиях куфийской и басрийской школы грамматики (Китаб аль-Инсаф), популярно изложенной книги по грамматике и других, более мелких работ.

Библиография

• аль-Инсаф фи масаиль аль-хилаф бейна ан-нахвиин аль-басриин ва-ль-куфиин (Готтхольд Вейль, Лейден: Brill, 1913)
• аль-Играб фи джадаль аль-и’раб ва люм’а аль-адилля фи усуль ан-нахв (Саид аль-Афгани, Дамаск: Дар аль-Фикр, 1957; переизд. Бейрут, 1971)
• Назхат аль-альба фи табакат аль-адибба
• аль-Баляга фи-ль-фарк бейна аль-музаккар ва-ль-муаннас
• Асрар аль-Арабийя

Литература

• В. А. Звегинцев. История арабского языкознания. Краткий очерк. — 3-е, стереотипное. — Москва: КомКнига, 2007. — С. 63-64. — 80 с. — ISBN 978-5-484-00897-1.
• [www.encquran.brill.nl/entries/encyclopaedia-of-islam-2/al-anbari-abu-l-barakat-SIM_0661 al-Anbārī, Abu ’l-Barakāt] — статья из Encyclopaedia of Islam

Ссылки

• Gotthold Weil. [www.archive.org/details/diegrammatischen00ibnauoft Die grammatischen Streitifragen der Basrer und Kufer] = الإنصاف في مسائل الخلاف. — Лейден: E. J. Brill, 1913. — 355 с. — книга Ибн аль-Анбари «аль-Инсаф фи масаиль аль-хилаф» на немецком языке.
• [www.oxlit.co.uk/oxlit/index-list.pl?author-as-subject=Ibn%20al-Anbari%2C%20'Abd%20al-Rahman%20ibn%20Muhammad%2C Ibn al-Anbari, 'Abd al-Rahman ibn Muhammad] (англ.). Database of Arabic literature in Western Research. Проверено 9 мая 2013. [www.webcitation.org/6GjTlRDY8 Архивировано из первоисточника 19 мая 2013].

Отрывок, характеризующий Абу-ль-Баракат аль-Анбари

Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.