Быкобой (Большая Коча)

Быкобой — традиционный обряд братчины у коми-пермяков села Большая Коча Кочёвского района Пермского края. Обряд проводился в день святых Флора и Лавра и включал в себя жертвоприношение быка.

Описание обряда Малаховым

Этнограф М. Малахов, считавший обряд языческим по происхождению, описывает Быкобой в 1887 году следующим образом:

Хотя со времени Стефана Великопермского пермяки были обращены в христианство, тем не менее этот укоренившийся обычай остался, а день принесения жертвы приурочен к 18-му августу, дню св. Флора и Лавра. Случится ли у пермяка в доме какое-либо несчастье, заболеет ли кто, или что либо он сильно захочет, то, обращаясь к Богу, он просит исполнение его желаний, или же в память минования несчастия, он обрекает в жертву чистого бычка, который с того времени до 3-х летнего возраста воспитывается и откармливается у него в доме. Бычок должен быть непорочен. Когда обреченному бычку минет три года, то в какой бы деревне или селе он не возрастал, его владелец ведет для заклания в деревню Большую Кочу Кочевской волости Чердынского уезда, где находится часовня св. Флора и Лавра, наиболее древняя и сильно почитаемая. <…> Здесь я узнал, что так как 18 августа приходится в понедельник, день считаемый пермяками постным, то жертвоприношение должно быть, по обычаю, совершено накануне, а также и жертвенное мясо сварено и съедено до наступления следующего дня.

Народ мало-помалу прибывал; тут были и мужчины и женщины. Живописные кавалькады, освящённые полуденным солнцем, всё чаще и чаще показывались из-за опушки леса. По обычаю, каждый владелец жертвенного животного должен вести его непременно сам, хотя бы более сотни вёрст и притом с непокрытой головой; каждого вожака сопровождают как родственники, так и соседи по деревне, все в праздничных одеяниях, в которых преобладают цвета: жёлтый, красный, белый и зелёный. Подобные отдельные отряды стали прибывать чаще и чаще. Приведённые бычки привязывались к деревянной решётке, окружающей часовню, а прибывшие размещались группами на поляне; среди их шёл оживлённый говор. <…> Все обещавшие направились в часовню, где в среднем иконостасе было выставлено две иконы св. Флора и Лавра. Сотни свеч жёлтого воску пылали перед этими излюбленными иконами… Наконец раздался с колокольни продолжительный звон, возвещавший, что Бог благословляет приступить к совершению жертвы. Хозяева отвязывали своих быков и вели к северной стороне площадки, где назначено было место колотья. Каждый избирает себе наиболее удобный пункт, родственники помогают связать ноги бычку и повалить на землю. Давший обет, согласно обычаю, должен собственноручно совершить заклание. Орудием при этом служит узкий длинный нож, который имеется у каждого пермяка на поясе. В скором времени вся помянутая часть площадки была ареной кровопролития, около каждого пункта группировались как помощники, так и любопытные. На каждом поваленном быке сидело по несколько человек, противодействуя его усилиям вырваться. Жертвоприноситель, обнажив нож из ножен, с глубокомысленным взором обтирал его об полу армяка, и с видимым сознанием важности наступающей минуты вонзал нож в шею быка. <…> Снявши кожу, начинался раздел жертвенного животного: голова посвящается Богу, филейная часть — попу, грудинка нищим, а прочее на православную братию. Шкура идет на приклад в часовню, или же тут же продаётся и вырученные деньги вскоре пропиваются участниками. Часовенные сторожа принимают головы, продевают пальцы в прорезанные уши и волокут их в амбарушку при часовне, где складывается он пирамидою.

Тем временем у южной стены часовни на площадке идут оживлённые приготовления к предстоящему «вареву». На расстоянии сажени от дверей амбарушки и против часовенного окна вбивается два столба с перекладиною между ними; сюда же натаскивают дров и хворосту и разводят огонь (костер). Из амбарушки выносят два обширных медных котла, принадлежащие часовне, и подвешивают их железными крюками к помянутой выше перекладине. Вблизи костра ставится обширная бадья или кадка с большим деревянным черпательным ковшом. От места колотья подтаскивали мясо и складывали его в чан то большими кусками, то разрезанными частями. В огонь была брошена одна голова быка, которая здесь опалилась и запеклась.

Затем начинают варить мясо (без соли) в обширных медных котлах, принадлежащих часовне, на костре, разведенном у южной стороны последней. Когда всё мясо сварено, тогда по колокольному звону приступают к еде. В настоящем году было заколото и сварено 22 быка. На другой день после молебствия на воде происходило окропление стоящих в воде пермяков и скота.

Обычно Быкобой и окропление с молением в воде происходило в один день, 18 августа.

В 1914 году этот обряд был запрещён властями, и лишь в 1993 году стараниями Больше-Кочинского школьного музея этнографии и фольклора и фольклорным ансамблем «Мича асыв» (Ясное утро) возрождён вновь. В 2009 году в связи с 430-летием села Большая Коча обряд Быкобой проводится 30 августа.

Литература

• Малахов М. 1887. Быкобой у пермяков в день св. Флора и Лавра // ЗУОЛЕ. — Т. ХI. — Вып. I.
• Материалы Б-Кочинского музея этнографии и фольклора.

См. также

• Братчина

Отрывок, характеризующий Быкобой (Большая Коча)

И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…