Гимн лужицких сербов

Прекрасная Лужица (в.-луж. Rjana Łužica, н.-луж. Rědna Łužyca) — национальный гимн лужицких сербов.

История

24 августа 1827 года 23-летний сербский студент теологии Гандрий Зейлер, который позже стал одним из наиболее важных представителей лужицкого национального возрождения, будучи членом в Лужицкого проповеднического общества (Łużycke prědarske towarstwo), написал в рукописной лейпцигской газете «Serbska Nowina» стихотворение под названием «Na sersku Łužicu». Это стихотворение состоит из шести строф. В том же году Корла Беньямин Хатас (1806—1839) первым написал для него музыку.

• Zejler01.jpg

  Гандрий Зейлер (1804–1872)

• Kocor01.jpg

  Корла Август Коцор (1822–1904)

После 1844 года завязалась дружба двух людей искусства - поэта Зейлер и композитора Корла Август Коцор, которой суждено было продлиться до конца их жизни. Коцор сочинил на текст Зейлера новую мелодию в 1845 году. Вновь созданная песня была впервые сыграна и спета 17 октября 1845 года в Бауцене на организованном Коцором первом Сербском празднике песни. Популярность этого стихотворения с мелодией стала расти так быстро, что впоследствии оно было возведено в ранг сербского гимна, который исполняется и поныне, однако, в двух версиях (начало и конец оригинального стихотворения). Хендкик Ёрдан перевёл его текст на нижнелужицкий язык.

Прекрасная Лужица

Верхнелужицкий язык	Нижнелужицкий язык	Русский перевод
Rjana Łužica, sprawna, přećelna, mojich serbskich wótcow kraj, mojich zbóžnych sonow raj, swjate su mi twoje hona! Časo přichodny, zakćěj radostny! Ow, zo bychu z twojeho klina wušli mužojo, hódni wěčnoh wopomnjeća!	Rědna Łužyca, spšawna, pśijazna, mojich serbskich woścow kraj, mojich glucnych myslow raj, swěte su mě twoje strony. Cas ty pśichodny, zakwiś radostny! Och, gab muže stanuli, za swoj narod źěłali, godne nimjer wobspomnjeśa!	Прекрасная Лужица, милосердная, почтительная, моих сербских отцов край, моих счастливых грёз рай, священны для меня твои пастбища. Будущее твоё пусть процветает! О, да родит твоё лоно только благородных людей, достойных вечной памяти!

В оригинальной версии Зейлера было ещё две строфы, которые отмечены сильной меланхолией и обращены к неопределённому будущему сербского народа:

Верхнелужицкий язык	Русский перевод
Bitwu bijachu, horcu, železnu, něhdy serbscy wótcojo, wójnske spěwy spěwajo. Štó nam pójda waše spěwy? Boha čorneho, stare kralestwo rapak nětko wobydli, stary moch so zeleni, na skale, kiž wołtar běše.	Битвы горячие, скованные из железа, воспевались нашими предками в их военных песнях. Кто теперь споёт нам ваши песни? Бога чёрного из древнего царства, ставшего обиталищем ворона, старый алтарь стал просто камнем, поросшим зелёным мхом.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=9358WX-NMVs#t=1m57s Rjana Łužica]

Отрывок, характеризующий Гимн лужицких сербов

Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.