Горюшкин, Захарий Аникеевич

Захарий Аникеевич Горюшкин

Горюшкин Захарий Аникеевич (5 сентября 1748 года — 24 сентября 1821) — российский юрист, ординарный профессор, исследователь проблем правовой науки.

Биография

Не получил специального юридического образования, навыки юридической профессии приобрёл, пройдя путь от младшего чиновника судебных учреждений до профессора Московского университета, путём практического обучения и самообразования в области законодательства, теории и философии права.

С 1786 по 1811 годы состоял профессором Московского университета по кафедре русского законоведения. Читал лекции по практической юриспруденции. Одновременно занимался практической работой в качестве члена Московской палаты уголовного суда (1792—1796) и члена Казенной палаты (1795—1796). Покинул Московский университет в 1811 году из-за конфликта с попечителем П. И. Голенищевым-Кутузовым.

По выходе в отставку занимался адвокатской деятельностью.

Воззрения Захария Горюшкина на право отличаются строгим позитивизмом: он признавал только положительное, разнообразное и изменчивое право. Действительным же основанием законов он считал собственно народное умствование, и законодатель у него являлся лишь выразителем народного признания: «что весь народ мыслит или почитает за необходимое к деянию, тому законоположник предписывает нужные правила».

Кроме человеческого права Захарий Горюшкин признавал также существование права божественного и права животных, а право человеческое подразделял на естественное и общественное. Но всё это не противоречит строгому позитивизму. И божественное, и естественное право, и право животных он понимал только как подразделение законов, основанных на «умствовании» того или другого народа, в данном случае русского народа. Даже право животных он основывал не на непосредственном установлении природы, а просто на том, что «российские законы содержат и особенные правила, обязывающие людей, дабы им поступать и с прочими животными так, чтобы и они чувствовали собственное своё благосостояние».

Признание основой права «народного умствования» приводит Захария Горюшкина к тому, что законодательство он не считает единственной формой права. Кроме письменных законов он признавал существование словесных законов, выражающихся в пословицах. Он думал даже найти в постановлениях российского законодательства подтверждение законной силы пословиц, правда, довольно неудачно.

Воззрение Захария Горюшкина на право совершенно чуждо субъективизма и индивидуализма, отличавших естественно-правовые теории XVIII века. Право в субъективном смысле не служит у него основой всего построения. Он, правда, даёт вначале определение субъективного права, отличая его от законов. «Что принадлежит до прав, то они не что иное суть, как возможность производить в действо всё то, что закон дозволяет». Но понятие это у него не исследуется глубже и не играет никакой роли в его системе. Его система есть система норм объективного права, а не субъективных прав.

Вместе с тем, основанием его системы служит не обособленная личность, не индивидуум, а общество. Хотя праву общественному он и противопоставляет право естественное, но определяющим его началом является не индивидуальная свобода, а обязанности, и притом обязанности в отношении к самому себе, не делать вреда своему телу, не лишать себя членов и жизни, доставлять себе пропитание. Только одно естественное право, право разума, определяется у Горюшкина как «свобода рассуждать», да и то он как бы сомневается, чтобы это точно было естественное право. За исключением этого естественного права, определяющего преимущественно обязанности человека к самому себе и потому представляющегося скорее нравственностью чем правом, всё остальное понимается как право общественное. Даже частное право выводится им не из понятия индивида, а из понятия общества. В этом — своеобразие воззрений Горюшкина и их противоположность учениям школы естественного права. Конечно форма, в какой Горюшкин выразил признание и за гражданским правом общественного, а не индивидуального характера, очень неудачна. Нельзя считать гражданское право лишь отраслью государственного права. Однако сама мысль об общественном характере гражданского права заслуживает полного внимания.

Захарий Горюшкин, будучи одним из первых русских профессоров на юридическом факультете Московского университета, не отдавал предпочтения западноевропейским правовым теориям, он имел собственный подход к пониманию природы права и его действия в реальной жизни. Тем самым автор заложил начало позитивной тенденции всего российского правоведения — способности творчески подходить к западноевропейским правовым теориям, вносить в них своё оригинальное видение закономерностей становления и развития права, основанное в том числе и на учёте особенностей юридического быта России.

Обстоятельная и всесторонняя оценка вклада Захария Горюшкина в развитие правовой науки дана Н. М. Коркуновым, который писал «Обе книги Горюшкина — и Законоискусство и Описание судебных действий — представляются очень содержательными. Они дают полное изложение действовавшего тогда права. Законоискусство содержит систематический курс материального права вместе с изложением устройства всех вообще государственных учреждений; Описание судебных действий — изображение гражданского и уголовного процесса в лицах. В Законоискусстве автор является перед нами как оригинальный систематик, стремящийся уложить весь материал тогдашнего законодательства в систематическую форму, и притом не заимствованную у немцев, а выработанную им самим под влиянием ближайшего практического знакомства с историей и догмой русского права. В Описании судебных действий мы имеем дело с просвещённым юристом-практиком, рисующим нам, каков должен быть по законам и понятиям того времени наш судебный порядок».

Литература

• Русский Законоискусник Захарий Аникеевич Горюшкин, опубликована в Закон 2009, № 6, а также в электронном виде на сайте профессора Владимира Томсинова [tomsinov.com/publ/text/stati/russkij_zakonoiskusnik_zakhar_anikeevich_gorjushkin_1748_1821_zakon_2009_6/9-1-0-35 ]
• В. А. Томсинов, Российские правоведы XVIII—XX веков, том 1 стр.187 — 202, Москва, издательство Зерцало, 2007
• Краткий очерк о Горюшкине написал профессор Сырых в: Правовая наука и юридическая идеология России, том 1, Москва, 2009

Ссылки

• [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=1759 Горюшкин Захарий Аникеевич]
• [letopis.msu.ru/peoples/622 Летопись Московского университета]

Отрывок, характеризующий Горюшкин, Захарий Аникеевич

– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.