Гражданская война в Омане (1718—1743)
Гражданская война в Омане 1718—1743 годов — гражданская война, начавшаяся в Омане после смерти имама Султана ибн Саифа Йариби, между двумя крупнейшими племенными союзами страны, хинави и гафири. Война длилась около 25 лет (на деле ещё дольше) и сопровождалась большими бедствиями и двумя персидскими вторжениями.
Поводом к войне стал спор за наследование престола между законным наследником Султаном ибн Саифом II, который на момент начала войны был ребёнком, и поддерживавшими его членами семьи, с одной стороны, и его дядей Муханной ибн Султаном, в поддержку которого выступало ибадитское духовенство. Практически все члены семьи Йариби хотели сохранить власть в своих руках, а не лишиться её в пользу ибадитов, поэтому не признали претензий Муханны на трон, провозгласившего себя имамом, что в итоге привело к гражданской войне; сторонники Саифа II опирались на гафири, противники — на хинави, хотя даже внутри обоих племён периодически случались разногласия, и на деле сторон в гражданской войне было больше двух; в заключительном периоде противоборствующие армии уже не в столь сильной мере принадлежали к конкретным племенам.
Муханна уже в 1720 году был убит Йа-арабом ибн Баль-арабом Йараби, который формально примирил на время враждующие лагери, признав Саифа II имамом, а себя объявив регентом. Однако уже в мае 1722 года он объявил имамом себя, что привело к восстанию Баль-араба ибн Насира, который в 1723 году сверг Йа-араба и провозгласил регентом себя. Широкомасштабные боевые действия начались в октябре 1724 года, когда имамом себя провозгласил Мухаммад ибн Насир, а оппозицию ему (из северных племён хинави) возглавил Халиф ибн Мубарак. В результате битвы под Сохаром оба лидера были убиты, а солдаты и священники в Сохаре признали Саифа II единственным законным имамом, однако это воспротивились хинави во главе с Абу-л-Арабом ибн Химайром аль-Йариби, двоюродным братом Саифа II.
Война фактически разделила Оман на два государства, и, терпя поражения, Саиф II в итоге обратился за помощью к персам. В 1736 году ему удалось нанять отряд белуджей, однако они были разбиты ибн-Химайром, и тогда Саиф II попросил о помощи самого Надир-шаха. Персидская армия численностью 6000 человек вторглась в Оман в марте 1737 года, нанеся поражение войскам ибн Химайра, который отказался после этого от претензий на титул имама, но затем начав жестокий террор по отношению ко всему местному населению, грабя и разрушая города и обращая жителей в рабство. В 1738 году, после массовых восстаний в стране, персы эвакуировались, и значительная часть территории Омана формально осталась под властью Саифа II, но его режим был крайне непрочным, лояльными к нему были лишь прибрежные города. В феврале 1742 года имамом провозгласил себя ещё один член семьи Йариби, Султан ибн Муршид, войска которого разгромили армию Саифа II, вынудив того снова просить персов о вторжении с обещаниями уступить им за это часть территории. Персидская армия высадилась в Омане в октябре 1742 года и к 1743 году заняла значительные территории, в том числе сданный им Саифом II, умершим вскоре после этого, Маскат. В середине 1743 года ибн Муршид, отступавший под натиском персов, был убит ими под стенами Сохара. После этого его последователи признали имамом отошедшего от дел ибн Химайра, что в оманской историографии считается формальным завершением гражданской войны.
Тем не менее на деле боевые действия продолжались. Губернатор Сохара Ахмед бин Саид, в прошлом союзник ибн Муршида, отказывался подчиниться персам и выдержал девятимесячную осаду города, согласившись затем на почётную капитуляцию, пообещав платить персам дань. К 1744 году вследствие непрекращающейся партизанской войны и массового дезертирства большая часть персидской армии покинула Оман. В 1747 году бин Саид пригласил оставшихся персидских офицеров на банкет в крепости Барка, где все они были схвачены и убиты. После этого остававшиеся в Омане крайне немногочисленные персидские войска сложили оружие.
К 1744 году Ахмед бин Саид контролировал всё побережье Омана и пользовался поддержкой хинави и некоторых гафири, тогда как в значительной части внутренних областей страны власть сохранял ибн Химьяр, опиравшийся на большую часть гафири. К 1745 году между ними сложилось своеобразное равновесие: ибн Химайр не смог взять Маскат и Зогар, тогда как войска бин Саида потерпели в начале 1745 года тяжёлое положение под Бинтахом. Боевые действия продолжались до 1749 года, когда в результате мощного наступления войска ибн Химьяра были разгромлены, а сам он убит. Ахмед бин Саид после этого был признан единственным законным имамом, основав династию Аль-Саид, правящую Оманом до сих пор.
В современной оманской исторической науке данная война рассматривается с двух точек зрения: как конфликт между двумя племенами, имеющими различное происхождение (хинави были выходцами из северного Йемена, гафири — «коренными» оманцами), и как религиозное противостояние (хинави придерживались ибадитского направления в исламе, гафири же были суннитами).
Библиография
- Laurence Lockhart, «Nadir Shah’s Campaings in Oman, 1737—1744», Bulletin of the School of Oriental and African Studies, vol. VIII, 1936.
Напишите отзыв о статье "Гражданская война в Омане (1718—1743)"
Ссылки
- [www.attarikh-alarabi.ma/Html/adad13partie13.htm Статья о войне на арабском языке.]
Отрывок, характеризующий Гражданская война в Омане (1718—1743)
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
