Гия, Ладислау да

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Да Гия, Ладислау»)
Перейти к: навигация, поиск
Ладислау
Общая информация
Полное имя Ладислау Антонио Жозе да Гия
Прозвище Горячий кирпич (Tijolo quente)
Родился
Гражданство
Позиция нападающий
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Клубная карьера*
1922—1940 Бангу 325 (217)

* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.


Ладислау Антонио Жозе да Гия (порт. Ladislau Antônio José da Guia; 1905, Рио-де-Жанейро — 31 октября 1988, Рио-де-Жанейро) — бразильский футболист, нападающий. Занимает первое место по общему числу голов за клуб «Бангу» — 217 мячей[1]. Старший брат другого известного футболиста, Домингоса да Гии, дядя Адемира да Гии.





Карьера

Ладислау всю свою карьеру в провёл в одном клубе — «Бангу», за который выступал с 1922 по 1940 год, проведя 325 игр (132 победы, 53 ничьи и 140 поражений) в которых забил 217 голов[1]. Он дебютировал в команде 4 июня 1922 года в матче чемпионата штата Рио-де-Жанейро с клубом «Андарай», в котором Бангу победил 2:1. Всего в свой первый сезон он провёл 2 игры[2]. После этого он не выступал за Бангу вплоть до 1926 года. Ладислау в 1930 году стал лучшим бомбардиром чемпионата штата Рио[3].

В 1933 году клуб во главе с Ладислау выиграл чемпионат штата Рио-де-Жанейро, а через год турнир Инсинио Рио-де-Жанейро. Повторить успех 1933 года помешала дисквалификация Ладислау, который в матче чемпионата штата, 24 июня, напал на судью Жорже Мариньо и был дисквалифицирован на 6 месяцев[4]. В 1935 году команда лишилась 5-х игроков и главного тренера Луиса Виняэса, который ушёл тренировать сборную Бразилии, зато вернулся Ладислау, который стал лучшим бомбардиром штата, а клуб занял 4-е место. Завершил карьеру Ладислау в 1940 году.

В 1930 году Ладислау был вызван в состав сборной Бразилии, которая готовилась к первому чемпионату мира. Тренировки национальной команды проходили в Ларанжейрас, из-за слишком большого расстрояния и невозможности постоянно находиться в этом городе, Ладислао отказался от поездки на мундиаль. В 1934 году главный тренер сборной, Луис Виняэс, пришедший из «Бангу», был вынужден собирать национальную команду из игроков, по статусу не бывших профессиональными футболистами. Из-за того, что «Бангу» уже являлся профессиональным клубом, Ладислао должен был бы перейти в любительский клуб, на что он не согласился[5].

Статистика

Сезон Клуб Чемпионат
Лига Игры Голы
1922 Бангу Кариока 2 0
1923 Кариока 0 0
1924 Кариока 0 0
1925 Кариока 0 0
1926 Кариока 18 14
1927 Кариока 18 11
1928 Кариока 19 16
1929 Кариока 19 16
1930 Кариока 20 22
1931 Кариока 20 14
1932 Кариока 24 26
1933 Кариока 24 17
1923 Кариока 24 17
1934 Кариока 20 18
1935 Кариока 7 2
1936 Кариока 10 3
1937 Кариока 8 7
1938 Кариока 24 9
1939 Кариока 15 5
1940 Кариока 0 0

Достижения

Командные

Личные

Напишите отзыв о статье "Гия, Ладислау да"

Примечания

  1. 1 2 [www.bangu.net/informacao/livros/almanaquedobangu/estatisticas.php Estatisticas Bangu]
  2. [www.bangu.net/informacao/livros/almanaquedobangu/1922.php Almanaque do Bangu. 1922]
  3. [fr.sambafoot.com/competitions/Carioca_2009.html Palmares Carioca]
  4. [www.bangu.net/informacao/livros/nosequesomosbanguenses/1935.php Nós é que somos banguenses. 1935]
  5. [www.bangu.net/colunistas/20091123.php Domingos da Guia: a construção de um mito]

Ссылки

  • [www.bangu.net/futebol/atletas/perfil.php Лучшие игроки в истории «Бангу»]


Отрывок, характеризующий Гия, Ладислау да

– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.