Дворец капитана Миши

Дворец капитана Миши — народное название одного из самых роскошных белградских особняков девятнадцатого века. Особняк был построен в период с 1857 по 1863 годы. Уже во время закладки, будущий архитектурный и строительный шедевр, являлся самым высоким и монументальным зданием тогдашнего Белграда, вызывавшем восторженные комментарии горожан. Рядом с дворцом располагалась не существующая ныне гостиница «Империал» и другие здания общественного пользования, выходящие на главную в то время белградскую площадь — Велика пиjaца (Большой рынок). Размещение нового здания вблизи ул. Кнез Михаилова , находившейся тогда в процессе закладки, давало возможность отступить от характерного для того времени архитектурного стиля и традиционных методов строительства. Архитектурное решение дворца свидетельствовало о том, что Белград постепенно начинает превращаться из ориентального захолустья в европейскую столицу с современной урбанистической структурой и презентабельными зданиями.

Полученное имя

Своё широко известное название дворец получил по имени мецената, пожертвовавшего свои средства на его строительство. Этим меценатом являлся крупный белградский торговец солью и судовладелец Миша Анастасиевич, или, как его звали в народе Капитан Миша. Звание «дунайского капитана» купцу Анастасиевичу присвоил князь Милош Обренович за его заслуги в качестве успешного предпринимателя и в знак личной дружбы.

Дворец построен по проекту чешского архитектора Яна Неволе, который в период строительства служил инженером в Попечительстве внутренних дел. Строительными работами руководил Йосиф Штейнлехнер. Первоначально капитан Миша думал построить роскошный особняк для своей дочери Сары, собиравшейся замуж за престолонаследника Джорджа Карагеоргиевича. Однако, в связи с тем, что Сентендрейская ассамблея 1859 года приняла решение вернуть на сербский престол князя Милоша Обреновича, все надежды на приход к власти династии Карагеоргиевичей, рухнули. Поэтому ещё в процессе строительства было принято решение, подарить его «отечеству», чтобы в нём разместились культурно-просветительные учреждения тогдашнего Княжества Сербии.

Как только закончилось строительство в здание въехала Высшая школа (Велика школа), затем — Гимназия, Министерство просвещения, Реальное училище, Народная библиотека, Народный музей и другие. Кроме того Актовый зал дворца превратился в арену важных исторических событий. В 1864 году в нём заседала скупщина (парламент); в 1868 году состоялось учредительное собрание первого инженерного общества Сербии; в 1875 году — первая выставка архитектурных снимков и копий фресок сербских средневековых монастырей, организованная Михаилом Валтровичем и Драгутином Милутиновичем.

Фасад

Богатство декора фасада, в котором сочетались византийский, готический и раннеренессансный стили, приводило в восторг белградцев, которые называли дворец «венецианским». Первоначально план здания предусматривал правильную симметричную форму, состоящую из двух отдельных частей, разделенных вестибюлем на первом этаже и актовым залом на третьем этаже. Романтический стиль в оформлении фасада отразился в контрасте между золотисто-жёлтыми ровными стенами и деталями из обожженной гончарной глины (терракоты), в том числе и обрамлением окон. Симметрия здания, подчеркнута разделением фасада на три части — две боковых и центральную выступающую часть (ризалит) с импозантной гирляндой по карнизу, стеклянным павильоном обозрения на крыше и несколькими ризалитами чуть ниже по бокам. В центральной, наиболее импозантной части фасада, отделенной от боковых частей вертикальными плоскими выступами (лизенами), которые завершаются миниатюрными башенками, особенно роскошно выглядят окна (бифоры), напоминающие по стилю сегментную венецианскую арку.

Декор фасада, наряду с фризами слепых аркад и декоративной аттики составляют и две скульптуры в нишах, симметрично расположенные по обеим сторонам главного подъезда на уровне второго этажа. Скульптуры Аполлона с лирой и Минервы с копьем и щитом своим тематическим и символическим значением напоминают, что у здания, ещё во время его закладки, было культурное, образовательное и научное предназначение. Автор скульптур и медальонов с мотивами ангелов, расположенных над порталом, неизвестен. К особенности пластического оформления главного фасада относится и один из немногих сохранившихся гербов Княжества Сербии, помещенный в средний медальон над окном второго этажа, тогда как в двух боковых медальонах — дата окончания строительства, выполненная из терракоты. Обилие деталей декора из терракоты и других промышленных материалов свидетельствуют об очень солидном состоянии заказчика объекта, поскольку такие материалы могли быть привезены в Сербию только из-за границы. Предполагается, что все элементы фасадного декора Дворца были сделаны в Вене или Пеште, с которыми у Сербии того времени были весьма тесные деловые, культурные и художественные связи. Каменные части фасада, особенно декоративные консоли балкона и арки портала выполнены из камня, добытого на территории Сербии.

Надпись над порталом крупными золотыми буквами гласила: «Миша Анастасиевич — своему отечеству», подтверждает, что, разбогатев, этот сербский патриот пожертвовал свой дворец отечеству на образовательные цели, да ещё полностью обустроил его за свой счет.

Дворец капитана Миши привлекал внимание горожан не только своим нарядным видом, но и высотой. Чуть ли не до начала двадцатого века это здание считалось самым высоким в городе, что послужило поводом для установления на его крыше стеклянного павильона обозрения, возвышающегося над площадью «на 120 футов, из которого открывается фантастическая панорама Белграда и его окрестностей». Круглосуточно в павильоне дежурили сторожа, которые, как на ладони, могли видеть весь тогдашний город и, если где-то полыхал пожар, то с помощью длинной сигнальной трубы они оповещали пожарную команду. Роль своеобразной пожарной каланчи павильон выполнял до 1919 года, то есть до появления телефонной связи. После чего необходимость оповещать пожарных по сигнальной трубе отпала.

Форма

Окончательный кубический объём в виде замкнутого четырёхугольника с внутренним двориком здание получило скорее всего в 1905 году, когда Велика школа была преобразована в Университет. Вследствие расширения потребностей образования в новом университете, тех помещений, которые были во дворце было уже недостаточно. Пришлось достраивать. После расширения в здании разместилось ещё и три отделения Технического факультета. Лекции по архитектуре читались и во внутреннем дворе, где специально для этого построили ателье и занятия со студентами вел архитектор Бранко Таназевич. Одно время на здании стояла экспериментальная телеграфная антенна, сконструированная конструктором и профессором Джордже Станоевичем.

Ущерб зданию

Разделяя с Белградом его судьбу и бурную историю, Дворец капитана Миши неоднократно претерпевал значительные повреждения. Во время бомбардировок Белграда в 1862 году стоящее ещё в строительных лесах здание служило сербам своеобразной баррикадой, а потому получило серьезные повреждения от турецких пуль. Во время сербско-турецких войн (1876—1878 годов) здание использовалось в военных целях, однако самые серьезные повреждения оно претерпело во время Первой мировой войны, когда была разрушена большая часть левого крыла. Работы по восстановлению и достройки объекта шли с 1919 по 1921 годы.

Современный статус

Оставаясь долгие годы первым в Белграде зданием центрально-европейского типа, оно считалось самым большим и красивым. Им любовались и горожане, и иностранные путешественники, авторы путевых записок. Будучи одним из самых лучших образцов сербской архитектуры 19 века, связанных с её историческим развитием, Дворец капитана Миши в числе первых был взят под охрану государства как бесценный памятник культуры, имеющий важное значение для страны в целом. Постановление 1935 года об охране памятников белградской старины не могло не распространиться и на этот Дворец. И первый правовой акт 1946 года, принятый Художественным музеем Белграда, уполномоченным после Второй мировой войны сохранять культурное наследие, включал это здание.

Персоналии, связанные с созданием здания

• Капитан Миша Анастасиевич (1803—1885) был великим меценатом сербской культуры. Но его особой заботой было просвещение и издание книг на сербском языке, в частности книг Вука Караджича и Матии Бана. Он основал и содержал на свои средства Белградский читальный зал, председателем которого был тридцать девять лет.

• Архитектор Ян Неволе (1812—1903), чех по происхождению, занимал в Княжестве Сербии должность главного инженера строительного отделения Попечительства внутренних дел. По его проектам построено много здания в Сербии, а в Белграде он в основном делал проекты военных сооружений. Сербию считал своей второй родиной, что отразилось в его стремлении объединить знания, полученные в пражской технической школе, а затем в венской художественной академии с элементами сербской строительной традиции. Дворец капитана Миши — единственное сохранившееся здание этого архитектора в Белграде.

Литература

• Дoсије споменика културе — Капетан Мишино здање Завода за заштиту споменика културе града Београда
• Б.Мишић, Капетан Мишино здање", Завод за заштиту споменика културе града Београда, Београд 2008.
• Н.Несторовић, Грађевине и архитекте у Београду прошлог столећа, Београд 1937.
• Г. Раш, Светионик истока, Праг, 1873.
• Б.Несторовић, Развој архитектуре Београда од кнеза Милоша до Првог светског рата, Годишњак музеја града Београда, књига I, Београд 1954.
• К.Христић, Записи једног Београђанина, књига II, Београд 1925.

Ссылки

• [beogradskonasledje.rs/kd/zavod/stari_grad/kapetan_misino_zdanje.html]
• [beogradskonasledje.rs/wp-content/uploads/2012/06/Kapetan_Misino_zdanje.pdf]

Отрывок, характеризующий Дворец капитана Миши

Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.