Дофин Овернский (граф Клермона)
| Дофин Овернский окс. Dalfi d'Alvernha фр. Dauphin d'Auvergne<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1169 — 1234 | |||
| Предшественник: | Гильом VII (I) Молодой | ||
| Преемник: | Гильом II | ||
| Рождение: | ок. 1150 | ||
| Смерть: | 22 марта 1235 | ||
| Род: | Овернский дом | ||
| Отец: | Гильом VII Молодой | ||
| Мать: | Маркиза д'Альбон | ||
| Супруга: | Гильометта де Комборн | ||
| Дети: | Аэлис, Гильом II, Бланка, Алиса | ||
Дофин[1] Овернский (окс. Dalfi d'Alvernha, фр. Dauphin d'Auvergne), ок. 1150 — 22 марта 1235) — граф Клермона и Монферрана, трубадур, покровитель трубадуров, сын Гильома VII Молодого, графа Оверни, и Маркизы д'Альбон.
Происхождение имени
Своим именем Дофин он обязан матери, Маркизе д'Альбон, дочери Гига IV, дофина Вьеннского, носившего второе имя Дофин. Существует версия, что первым именем Дофина было Роберт, основанная на на копии акта 1215 года, данного картезианскому монастырю Порт-Сен-Мари Дофином и его сыном Гильомом. Однако в достоверности этого акта сомневается Пьер Фурне. На печати Дофина 1199 года изображён дельфин написано Sigillum Delphini.
Биография
После смерти отца ок. 1169 года Дофин унаследовал шателении Эрман и Водабль, сеньории Иссуар, Шамалиэр, Монроньон, Плоза, Шампеи, Крок, Ориер, Нешэ, Шанона, Шоря и Рошефор. Эти владения позже получили название Овернское Дофине (фр. Dauphiné d'Auvergne).
Дофин имел репутацию любителя искусства. Покровительством при его дворе пользовались многие трубадуры: Пеироль, Пердигон, Пеир де Мансак, Гаусельм Файдит, Юг де Сен-Сирк. Сам Дофин также был трубадуром. Известны его произведения: саркастическая сирвента, адресованная Ричарду Львиное Сердце в ответ на упрёки о несоблюдении политического союза[2], партимен с Пердигоном, в котором Дофин развивает мысль о возможности любви между знатной дамой и мужчиной более низкого положения. Это прение продолжает тему, затронутую в поэтических спорах, начатых Гийомом де Сан-Ледье и Азалаис де Поркайрагас с Раймбаутом Оранским.
Брак и дети
Жена: Гильометта де Комборн, графиня де Монферран, дочь Аршамбо, виконта де Комборн, и Журден де Перигор. Дети:
- Аэлис
- Гильом II
- Бланка
- Алиса
Напишите отзыв о статье "Дофин Овернский (граф Клермона)"
Примечания
Литература
- Песни трубадуров. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства Наука, 1979. — 264 с. — 30 000 экз.
- Fournier Pierre-François. L'évolution du mot dauphin en Auvergne au Moyen Âge. — Paris, 1930. — 36 p.
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/AQUITAINE%20NOBILITY.htm#_Toc220726482 AQUITAINE NOBILITY: DAUPHINS d'AUVERGNE, COMTES de CLERMONT] (англ.). Foundation for Medieval. Проверено 21 февраля 2009. [www.webcitation.org/65k0eKEc0 Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
- [chronauvergne.site.voila.fr/dauphine.html Le dauphiné d'Auvergne] (фр.). L'Auvergne de Bernard Plantevelue à Catherine de Médicis. Проверено 21 февраля 2009. [www.webcitation.org/66OwE1kyQ Архивировано из первоисточника 24 марта 2012].
Отрывок, характеризующий Дофин Овернский (граф Клермона)
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
