Икбал, Джавед

Джавед Мьюэл Икбал (8 октября 1956 — 8 октября 2001) — пакистанский серийный убийца, убивший сотню детей.

Джавед Мьюэл Икбал
Javed Iqbal Mughal
Дата рождения:	8 октября 1956(1956-10-08)
Место рождения:	Пакистан
Гражданство:	Пакистан Пакистан
Дата смерти:	8 октября 2001(2001-10-08) (45 лет)
Место смерти:	Лахор Пакистан
Причина смерти:	Самоубийство
Наказание:	Смертная казнь
Убийства
Количество жертв:	100
Мотив:	Сексуальный
Дата ареста:	30 декабря 1999

Убийства

В декабре 1999 Икбал послал письмо полиции и в местную Лахорскую газету, в котором признавался в убийствах 100 детей, в возрасте от 5 до 17 лет. В письме он утверждал, что пытал, душил и расчленял своих жертв, беглецов и сирот, живущих на улицах Лахора — и варил останки жертв в бочке с соляной кислотой, и те останки которые не удавалось уничтожить он сбрасывал в реку. В его доме полиция и репортёры нашли окровавленную цепь, полы и стены были в крови. Обнаружили фотографии многих его жертв в полиэтиленовых пакетах. Две бочки кислоты с частично изуродованными останками жертв были также замечены полицией. Обнаружили его дневник с описаниями убийств, Икбал утверждал, что «от тел в доме специально не избавлялся, чтобы власти нашли их».

Также в письме Икбал написал что собирается утопиться в реке, полицейские тщательно прочесали реку, но труп Джаведа не нашли, и тогда на него начали самую большую в истории Пакистана охоту. Практически сразу арестовывают четырех подростков которые помогали Икбалу, и жили в его доме. Через три дня один из них выпрыгнул из окна в полицейском кабинете, вскрытие показало что против него применяли силу.

Арест и суд

Он был арестован 30 декабря 1999. Он заявил, что сдался полиции, потому что он боялся за свою жизнь и был обеспокоен, что полиция убьет его.

Он утверждал в суде, что был невинен и что все дело было тщательно продуманным обманом, чтобы привлечь внимание к тяжелому положению беглых детей от бедных семей. Он утверждал, что его заявление в полиции было дано под пытками. Более ста свидетелей обвиняли Икбала и его сообщников.

Наказание

Икбал был приговорен к смертной казни через повешение. Судья вынес приговор, говоря, что он будет повешен, расчленен на сто кусков, и сварен в кислоте, точно так как он убивал своих жертв.

Смерть

Утром 8 октября 2001, Икбал и его сообщник Саджид Ахмад совершили самоубийство в тюрьме Лахор, выпив яд.

Литература

• Jenkins J. P. [www.britannica.com/biography/Javed-Iqbal Javed Iqbal] // Britannica. [web.archive.org/web/20151010030325/www.britannica.com/biography/Javed-Iqbal Архивировано] из первоисточника 10 октября 2015.

Ссылки

• [www.murderpedia.org/male.I/i/iqbal-javed-photos.htm - тут многие фото по его делу, его фото и его сообщников.]
• pysih.com/2010/03/28/javed-iqbal-mughal/

Отрывок, характеризующий Икбал, Джавед

– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.