Карабут, Владимир Федосеевич

Владимир Федосеевич Карабут (5 мая 1939, с. Быстрик, Кролевецкий район, Сумская область, УССР, СССР — 10 мая 1999, Киев, Украина) — украинский, европейский и российский, советский философ и поэт, "поэт безприютный" по выражению Юрия Гудзя. Знакомый украинского поэта и философа Юрия Гудзя, убитого при неизвестных обстоятельствах. Также как и он достаточно жестко критиковал деятельность Союза Писателей Украины и его представителей современной ему эпохи, в т.ч. в своих стихах, был знакомым известных на Украине поэтов, художников, философов, общественных деятелей и кинорежиссеров, среди них таких как Юрий Гудзь, Валерий Кучеренко, Александр Балагура, которые неоднократно отмечали его творческие способности и поэтический талант и сохранили некоторые из его стихов. Под влиянием творчества и воспоминаний о Владимире Карабуте и их общем друге Александре Киземе при участии его друзей Александра Балагуры и Валерия Кучеренка был снят украино-французский фильм "Крылья бабочки", получивший приз на кинофестивале «Молодость» в 2008 году., название которого было выбрано под впечатлением стиха Владимира Карабута.

Семья

Родился в селе Быстрик Кролевецкого района Сумской области, в семье обычных украинских сельских интеллигентов, советских учителей, потомков православных казаков-христиан региона с деда-прадеда. Отец Феодосий Филиппович Карабут — известный краевед, заслуженный учитель, много лет был директором школы. Мать Анастасия Петровна Ситоленко, учительница.

Был дважды женат. Есть сын от первого брака. Во втором браке женат на двоюродной сестре украинского художника и философа Феодосия Тетянича.

Жизнеописание и мировоззрение

Выпускник факультета философии Киевского Университета, кандидат философских наук, работал преподавателем на кафедре философии. Также работал учителем в Глухове, преподавал в университете в Черновцах, был в то время одним из самых молодых (23 года) преподавателей высшей школы на Украине, потом в пединституте (им. Горького) в Киеве, в Киевском Университете, в Театральном институте, работал в Институте литературы. Благодаря работе имел возможность общаться со многими известными людьми украинского общества той эпохи.

Распад СССР и ухудшение общей ситуации в обществе, упадок культурной жизни, рост преступности и беззакония, который поломал немало человеческих судеб — всё это оказало своё влияние на чувствительную душу поэта и философа и сильно повлияло на его жизнь, подтолкнуло к поискам правды и справедливости. Некоторое время находился в психбольнице (типичный способ борьбы с инакомыслием в СССР). В связи с этим вынужден был оставить работу, уйти из семьи, оставив жену и сына и зарабатывать на жизнь случайными заработками. В связи с тем, что у Владимира Федосеевича был противоречивый, вольнолюбивый и временами конфликтный характер это усугубило его жизненную драму. Случалось ему не хватало на кусок хлеба. Общался, даря свои поэзии, как с известными поэтами, художниками и журналистами, так и с изгоями общества. Создал большое поэтическое наследие, но к сожалению, учитывая условия литературной жизни того времени ни одна из поэзий так и не была опубликована.

По словам кинорежиссера Александра Балагуры "Вместе с украинским продюсером Светланой Зиновьевой работали над украинско-французским проектом "Крылья бабочки". Это фильм про незавершенный фильм. Эпиграфом к картине стала фраза моего товарища, гениального поэта Владимира Карабуда (прим. Карабута). Этот поэт под тяжким бременем жизни с профессора университета превратился в бомжа, хотя до последнего дня не выпускал карандаш из рук. Планирую выпустить сборник его стихов - он оставил мне свои рукописи".

В своих поэзиях Владимир Карабут объединял литературные традиции со всего мира — европейского сонета, японского хокку, также как и украинских народных песен, народно-декоративного искусства Украины. Поэзия Владимира Карабута — это философия украинской и мировой жизни.

Владимир Федосеевич трагически погиб, вследствие того, что стал на защиту безоружного человека, которого избивали в его присутствии, за что был жестоко избит. Это трагическое событие произошло 4 мая 1999 года, незадолго до его 60-летия в городе Киеве. Умер Владимир Федосеевич в больнице, в присутствии своей второй жены. Дело об убийстве замяли, так как оно могло зацепить интересы влиятельных людей, возможно связанных с Союзом Писателей Украины. Чем-то история Владимира Карабута напоминает историю многих людей его эпохи, в т.ч. историю его товарища Юрия Петровича Гудзя, убитого при невыясненных обстоятельствах.

Ссылки

• kucherenko-song-lord.kiev.ua/rozdl-4-smert-u-prostor-knoflmu-krila-metelika
• www.slovoichas.in.ua/index.php?option=com_content&task=view&id=335&Itemid=49 (недоступная ссылка — история, копия)

Отрывок, характеризующий Карабут, Владимир Федосеевич

Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.