Карайкина, Елена Михайловна

Карайкина, Елена Михайловна (в замужестве Лебедева) — российская артистка оперы (сопрано).

Жена артиста и режиссёра М. Лебедева. На оперной сцене выступала с 1806 (?) до 1820-х гг. в петербургском Большом театре.

Среди партий: Софья, 1-я исполнительница («Любовная почта», текст А. А. Шаховского), Зломека («Илья-богатырь»), Анюта («Посиделки, следствие Яма» на слова Княжнина и музыку Н. А. Титова, 1808), Маша («Девичник, или Филаткина свадьба» на слова Княжнина и музыку А. Н. Титова, 1809); Тизба в опере «Сандрильона» (по-современному («Золушка») Д. Штейбельта; де Мельваль («Опрокинутые повозки»); Симеон («Иосиф в Египте»); Папагена («Волшебная флейта»), Розина («Севильский цирюльник», Всемила, Диана.

Партнеры: Д. Болина, Я. Воробьев, Г. Климовский, Леон Леонов, А. Пономарев, B. Самойлов, С. Самойлова, М.Чудин.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/51397/%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%B0%D0%B9%D0%BA%D0%B8%D0%BD%D0%B0 ББЭ]

Отрывок, характеризующий Карайкина, Елена Михайловна

– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.