Падший (фильм, 1998)
| Падший | |
| Fallen | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
123 мин |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
Падший (англ. Fallen) — мистический триллер Грегори Хоблита, снятый в 1998 году.
Сюжет
Фильм начинается с того, что полицейский Джонс Хоббс бежит от неизвестного в заснеженном лесу; мы видим, как он падает и умирает. После этого главный герой этой запутанной истории начинает рассказывать о себе и Хоббсе и об их вражде, в результате которой «он чуть не умер».
Хоббс работает в полиции, занимаясь отловом преступников. Ему удаётся поймать одного из самых опасных маньяков-психов — Риза, которого вскоре приговорят к публичной казни. Но тот ведёт себя слишком весело для приговорённого к смерти. Перед тем как идти на казнь, Риз загадывает Хоббсу загадку: «Что находится между Лайансом и Спаковски?». Хоббс не обращает на это внимания. Риза казнят. Джон отправляется в бар к друзьям — Лоу и Джонеси.
Тем временем в неизвестный район приезжает полицейский, казнивший Риза. Он ведёт себя странно. Он прикасается к одному человеку, и тот начинает вести себя так же. Так люди передавали «нечто» друг другу, что заставляло их вести себя иначе. Ночью неизвестный звонит Хоббсу, но бросает трубку. Наутро в полицейском участке Хоббсу опять звонят. На сей раз ему дают адрес, якобы с места преступления. Хоббс и Джонеси выезжают туда. Там они видят труп в ванной, а также недавно открытую коробку с хлопьями, что указывает на то, что убийца не только убил, но ещё и ночевал и ел в доме. За одним из зеркал в ванной, Хобб замечает ту загадку, которую ему загадал Риз. Хоббс решает разгадать её. В участке Лоу говорит Хоббсу, что он знал одного Спаковски. Его имя есть на старой доске почёта. Хобб находит её в подвале. Там же он находит и имя Лайанса. Но между данными фамилиями — пустота, словно кто-то стёр фамилию. Хоббс вычисляет человека по базе данных. Это оказывается один из лучших полицейских — Роберт Милано. Хоббс узнаёт, что он погиб в результате неосторожного обращения с оружием. Джон и Джонеси просматривают запись с казни Риза. Джонеси замечает, что тот говорит не на английском языке. Хоббс отвечает, что Риз говорил ещё и на голландском.
Хоббс решает отправиться к дочери Милано — Гретте. Она рассказывает детективу, что её отца подозревали в убийстве, которого он не совершал. Перед уходом Гретта спрашивает Хоббса, верит ли он в Бога, на что Хоббс мало обращает внимание. Возвращаясь домой, Хоббс замечает на улице человека. Позже в участок приезжает лингвист, который решает помочь им с переводом кассеты. Но, услышав речь Риза, он поддаётся сомнению, так как считает этот язык одним из древнейших. Тем временем поступает ещё один звонок, также указывающий адрес места преступления. Хоббс опять отправляется на вызов. Там он видит то же самое: труп в ванной и свежие следы пребывания. Неожиданно Хоббс замечает, что труп в ванной — человек, которого он видел на улице. За зеркалом он вновь видит загадку. Хобб решает отправиться в старый дом Милано. В подвале он находит старые книги, в которых описывались различные библейские термины и феномены. В одной из книг он находит фото, на котором изображён подвал, но стена на фото подкрашена. Он находит эту стену в подвале и стирает с неё краску. На стене он видит слово «Азазель». Он решает спросить об этом у Гретты, но она избегает Хоббса. По возвращении домой Хоббс чувствует, что за ним кто-то следит. На следующий день всё становится ещё хуже. Азазель вселяется в людей в участке, после чего добирается до Лоу. Лоу начинает выспрашивать у Хоббса о доме. После этого он начинает напевать песню Риза. Хобб понимает, что демон здесь и преследует его. В конце концов он спрашивает его, что ему нужно.
Откровение 18/2: «И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы».
Напишите отзыв о статье "Падший (фильм, 1998)"
Ссылки
- «Падший» (англ.) на сайте Internet Movie Database
| ||||||
Отрывок, характеризующий Падший (фильм, 1998)
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
