Посольство Божье

«Посо́льство Бо́жье» — организация, основанная в Киеве Сандеем Аделаджей в 1994 году, известная сейчас под названием «Посольство Благословенного Царства Божьего для Всех Народов». Эту организацию ряд исследователей, Русская православная церковь и ряд СМИ определяют как религиозную тоталитарную секту.

Сандей Аделаджа, по происхождению нигериец, получил журналистское образование в Белорусском государственном университете в 1980-е годы. В 1993 году прибыл в Киев, где основал религиозную организацию «Слово веры», которая в 2002 году была переименована в «Посольство Божье». Тогда же было основано Духовное управление Церквей евангельских христиан Украины (ДУЦЕХУ), в которое вошли все дочерние отделения «Посольства Божьего». В 2004 году организация приняла активное участие в «оранжевой революции» на Украине. Ещё в 1996 году в организацию Аделаджи вступил бизнесмен, а впоследствии городской голова Киева Леонид Черновецкий.

В 2008 году, на основании открытия уголовного дела относительно «Кингс Кэпитал», к делам которой пастор Сандей Аделаджа имел отношение, по решению совета епископов, Сандей Аделаджа был отлучен от Тела Христа. Данное решение оспаривается некоторыми представителями протестантизма в СНГ и мире.

Деятельность организации

По сообщениям ряда СМИ, 29 августа 2005 года участники фестиваля «Белые ночи на Тарханкуте» осквернили православный храм св. великомученицы Варвары на курорте Оленевка (западное побережье Крыма). Фестиваль организуется с участием лидера и членов «Посольства Божьего». Из сообщения, подписанного поселковым головой Юрием Щелоком, представителями православного духовенства епархии и прихожанами храма:

группа молодых людей снимала на территории церкви клип, забивая двери и окна досками, выкрикивая оскорбительные слова в адрес Православной Церкви. Своим поведением они оскорбили религиозные чувства, нарушили действующее законодательство Украины.

В марте 2011 года пастор «Посольства Божьего» Александр Корман нелегитимно был избран председателем Общественного совета при Министерстве иностранных дел Украины. Руководитель фонда «Демократические инициативы» Ирина Бекешкина сообщила, что выборы Кормана на должность председателя сопровождались скандалом:

Раньше я допускала, что рейдерство касается бизнеса, но оно возможно везде. 33 члена Общественного совета покинули собрание, в знак протеста против происходящего фарса.

Другие источники утверждают, что это не более чем рейдерский захват общественного совета, так как собрание, на котором принималось решение об избрании председателя, было не легитимным. При этом, МИД отрицает какую бы то ни было связь с процессом формирования общественного совета. В знак протеста против нелегитимного избрания председателя, было написано открытое письмо министру иностранных дел Константину Ивановичу Грищенко, который подписали 29 членов общественного совета. 27 сентября 2011 года на место нелегитимно избранного Александра Кормана был легитимно избран Игорь Жданов.

29 января 2013 года представители «Посольства Божьего» участвовали в установлении контроля над общественным советом при Киевской городской государственной администрации.

В октябре 2013 года президент Всеукраинского союза церквей пятидесятников Михаил Паночко сообщил, что у Сандея Аделаджи появился последователь — Владимир Мунтян, который возглавляет Духовный центр «Возрождение» и также развивает финансовую пирамиду.

Ссылки

• [www.godembassy.org Официальный сайт]
• [www.pravoslavye.org.ua/index.php?r_type=article&action=fullinfo&id=403/ Интервью с бывшим пастором «Посольства Божьего» В.Жукотанским «Секта Сандея Аделаджи — это финансовая пирамида и ничего больше»] // Пресс-служба УПЦ

Литература

• Гопайнич, М. [web.archive.org/web/20130330071023/sobor.by/center/books/MD71.pdf Дорога до царства,… але якого?] // Меч духовный. — 2007. — № 1. — С. 27-31.

Отрывок, характеризующий Посольство Божье

Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,