Смирнов, Василий Дмитриевич

Василий Дмитриевич Смирнов (28 июля 1846, с. Бирючья Коса Астраханская губерния — 25 мая 1922, Петроград) — русский востоковед-тюрколог.

Биография

Родился в семье дьякона сельской церкви. В восьмилетнем возрасте лишился отца. Окончил духовное училище в Астрахани и Пермскую духовную семинарию, после чего в 1865 поступил в Петербургскую духовную академию.

В 1866 перешел на факультет восточных языков Петербургского университета. Окончил университет в 1870 со степенью кандидата по арабо-перс.-турецкому разряду. За студенческое сочинение «О влиянии татарского ига на Россию, насколько оно отразилось на русском языке и его древних письменных памятниках», удостоен золотой медали в 1869; извлечения из него в виде статьи «К объяснению слова „кандалы“» было позднее напечатано в «Записках Восточного отделения Русского археологического общества». (1911. Т. 21).

Оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию с 1 октября 1870 по 1 марта 1873. По защите дисертации «Кучибей Гомюрджинский и другие османские писатели XVII в. о причинах упадка Турции» 3 марта 1873 удостоен степени магистра турецко-татарской словесности и в том же месяце утвержден в должности доцента по кафедре турецко-татарской словесности. С этого времени непрерывно преподавал в университете, а затем в Институте живых восточных языков до конца жизни; с 31 марта 1884 в должности экстраординарного, с 1 марта 1888 — ординарного и с 31 марта 1898 — заслуженного ординарного профессора.

В 1887 С. защитил докторскую диссертацию «Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты до начала XVIII века». В университетете преподавал турецкий язык, турецкую литературу и историю Турции. Одновременно (1882-92) преподавал в петербургском Николаевском сиротском институте русский язык и словесность. Преподавал всеобщую литературу, о чём свидетельствует выпущенный слушателями с ведома автора литографический курс его лекции «Курс всеобщей литературы», охватывавший период от Древней Греции и Рима до Шекспира. Был также цензором мусульманской литературы в Петербургском комитете цензуры, состоял гласным Городской думы. В последние годы жизни сотрудничал с редакцией издательства «Всемирная литература» в качестве переводчика произведений народов Востока.

С 1 янв. 1874 определен в отделение Публичной библиотеки с исполнением обязанностей заведующего отделением и в этом качествеве проработал в библиотеке почти 50 лет. Уволен с 15 февраля 1922 «за сокращением штата».

Выезжал за границу в командировки для приобретения рукописей и книг для библиотеки по её заданиям (1875, 1879, 1892, 1905, 1913). Находясь в Константинополе во время своей первой командировки в 1875, он писал директору библиотеки: «предмет первого для меня интереса составляли константинопольские библиотеки». В этой поездке, как и в последующих, Смирнов приобрел значительне количество турецких книг и рукописей. Только в 1892 поступило 75 рукописей на турецком, арабском, и персидском языках. Занимаясь в 1886 в Симферопольском архиве, он обнаружил «в полном смысле слова сокровище» — казыаскерские книги (реестры юридических и административных дел времени крымских ханов) и просил директора возбудить ходатайство о передаче их в библиотеку. По распоряжению Министерства внутренних дел эти документыты были переданы в библиотеку.

Смирнову принадлежит описание турецких рукописей учебного издания восточных языков Министерства иностранных дел, издания на французском языке (Collections Scientifiques de l Institut des langues Orientales de Ministere des affaires Entrangeres. Vol. 8 Manascripts Turcs. SPb., 1897).

Смирнов первый среди русских тюркологов избрал своей основной специальностью изучение истории Турции, её языка и литературы, создал самостоятельное турковедческое (османистическое) направление. Исследуя историю Турции, много внимания уделял в связи с этим истории Крыма, что позволяло ему осветить и некоторые вопросы истории России. Он ввел в научый оборот многие памятники, характеризующие литературный процесс в этой стране, подготовил и издал общий очерк истории турецкой литературы, впервые познакомивший с ней российских читателей. Будучи знатоком восточной палеографии, опубликовал многие письменные памятники турецкой истории и литературы и документыты, имеющие непосредственное отношение к истории России. Труды Смирнова сыграли большое значение в подготовке специалистов по Турции, особенно исследователями отмечается роль ставшей знаменитой хрестоматии «Образцовые произведения османской литературы в извлечениях и отрывках с приложением факсимиле официальных документов разных почерков» (1891). Помимо отдельно изданных книг, Смирнову принадлежит значительное число публикаций в журналах и сборниках («Зап. Вост. отд-ния Рус. археол. о-ва», «Зап. Одесского о-ва истории и древностей», «ЖМНП», «Горный журнал», «Русская старина», «Восточные заметки», «Вестник Европы», «Изв. Таврической уч. арх. комис.»). В 1909 вышла его кабардинская легенда «Певец Муса».

Научому творчеству Смирнова были порой присущи проявления шовинизма и национализма, отмечавшиеся и его современниками (В. В. Бартольд, В. А. Гордлевский и др.), обусловленные атмосферой военных столкновений с Турцией, влиянием официальной среды, в которой протекала деятельность Смирнова (в частности цензорская), односторонне негативным отношением к мусульманской печати и школе.

Труды

• «Турецкая цивилизация» («Вестник Европы», 1876)
• «Официальная Турция в лицах» (ib., 1878)
• «По вопросу о школьном образовании инородцев-мусульман» («Журн. Мин. Нар. Просв.», ч. CCXXII, отд. 3)
• «Эпизод из восточной политики Пруссии» («Рус. Вестн.», 1882)
• «Археологическая экскурсия в Крым летом 1886 г.» ("Зап. Вост. Отд. Имп. Рус. «Археол. Общ.», новая серия, т. I)
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/21820-smirnov-v-d-krymskoe-hanstvo-pod-verhovenstvom-otomanskoy-porty-do-nachala-xviii-veka-spb-1887#page/1/mode/grid/zoom/1 «Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты до начала XVIII века»] (СПб., 1887)
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/21821-smirnov-v-d-krymskoe-hanstvo-pod-verhovenstvom-otomanskoy-porty-v-xviii-stoletii-odessa-1889#page/1/mode/grid/zoom/1 «Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты в XVIII столетии»] (СПб., 1889)
• «Образцовые произведения османской литературы» (СПб., 1891)
• «Очерк истории османской литературы» (СПб., 1892; в «Всеобщей истории литературы», составл. под ред. Б. Ф. Корша и А. И. Кирпичникова, т. IV)
• «Мусульманские печатные издания в России» («Записка Вост. Отд. Имп. Русск. Арх. Общества», т. III, V, VIII)
• Издал «Описание турецких рукописей коллекции учебного отд. восточных языков при мин. иностр. дел» («Collections Scientifiques d e l’Institut des langues Orientales, т. VIII: Manuscripts Turcs»).

Ссылки

• [runivers.ru/lib/detail.php?ID=144298 Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты в XVIII в. до присоединения его к России на сайте «Руниверс»]
• [runivers.ru/lib/detail.php?ID=144303 Сборник некоторых важных известий и официальных документов касательно Турции, России и Крыма на сайте «Руниверс»]
• [www.nlr.ru/nlr_history/persons/info.php?id=167 Сотрудники РНБ — деятели науки и культуры Биографический словарь, т. 1-3]

Отрывок, характеризующий Смирнов, Василий Дмитриевич

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.