Спасо-Преображенский Воротынский монастырь

Монастырь
Спасо-Преображенский Воротынский монастырь (Спас на Угре)
Страна	Россия
Конфессия	православие
Епархия	Калужская и Боровская епархия
Тип	женский
Основатель	Дмитрий Фёдорович (князь воротынский)
Первое упоминание	1511
Дата основания	XV — начало XVI века
Дата упразднения	1764
Статус	действующий (с 2007)

Спа́со-Преображе́нский Вороты́нский монасты́рь (Спас на Угре, На-Усть-Угры-Спасо-Воротынский монастырь) — действующий женский монастырь Калужской епархии Русской православной церкви, расположенный в селе Спас Калужского района Калужской области, на берегу реки Угра неподалеку от впадения её в Оку.

История

Монастырь был основан князем Дмитрием Фёдоровичем Воротынским, владетелем этих земель, в XV веке в честь главного исторического события этого региона — Великого стояния на реке Угре, состоявшегося в 1480 году.

В районе села Спас, в котором располагается монастырь, говорят, было татарское становище, где жили ханские жёны. Возможно, создателем обители был ученик преподобного Тихона Калужского местночтимый святой Никифор Медынский (ум. 1506 г.).

Первое письменное упоминание о монастыре относится к 1511 году в грамоте московского князя Василия III, который владел этими землями к этому периоду. Поддерживалась обитель на средства Воротынских, Хитетовских, Стрешневых, Тургеневых и других местных знатных родов.

Монастырь спокойно существовал до реформы XVIII века, пока в 1764 году он был упразднён. Две церкви, уцелевшие к началу ХХ века, являлись к этому моменту приходскими. В 1930-е их закрыли, имущество разорили и вдобавок уничтожили древнее кладбище со старинными надгробиями.

Архитектура

В монастыре имеются два храма. Первый, Преображенский, был возведён в середине XVI века. Он — один из редких древних примеров шатровой архитектуры: «каменный, однопрестольный, теплый. Основной несущий объем собора — кубовидный двусветный четверик, на котором через невысокий восьмерик поставлен восьмигранный шатер. С востока к четверику примыкает трехчастный алтарь». Рядом стоит Введенская церковь, ещё более интересная по конфигурации — у неё целых два шатра, только маленьких. Ещё к нему примыкает монастырская трапезная палата. Спереди в XVIII веке была пристроена колокольня. Из описания: «храм с монастырской трапезной палатой и трехъярусной колокольней представляет собой единое, неправильной четырехугольной формы двухэтажное здание. Небольшая, прямоугольная в плане, вытянутая в ширину двусветная часть храма занимает восточную его половину, завершают эту часть 2 небольших глухих шатра. Трапезная часть храма, как и монастырская трапезная в первом этаже — одностолпные. В отделке фасадов использованы лопатки, карнизы, декоративные кокошники».

Комплекс включал ещё одно каменное здание — келейное (по описи 1763 года). Все остальные постройки монастыря были деревянными и не сохранились. Сегодня обитель окружает каменная ограда.

Возрождение

Хотя в советское время монастырь имел статус исторического наследия, здания находились в упадке. В начале XXI века полуразвалины были переданы Церкви. Началась реконструкция храмов. В 2007 году монастырь был возрождён как женский — теперь он действует как скит Калужского Казанского монастыря.

Состояние зданий было плохим. В шатре Преображенской церкви была пробоина, по сводам шли трещины. У Введенского храма не было кровли, из-за чего своды трапезной разрушились, а по стенам поползли разломы. В стене первого этажа в советские годы пробили проём для проезда автомобилей. Кроме того, оба храма почти на метр вросли в землю, из-за чего исказились их изящные пропорции. Несколько лет понадобилось на реставрацию.

29 января 2007 года Правительство Российской Федерации распоряжением № 89-р передало монастырь в собственность Калужской епархии Русской Православной Церкви.

Ссылки

• [www.spasnaugre.ru/ Официальный сайт Спасо-Преображенского Воротынского монастыря (подворья Казанского девичьего монастыря в г.Калуге)]

Отрывок, характеризующий Спасо-Преображенский Воротынский монастырь

Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.