Сурабхи

Сура́бхи («сладко пахнущая») — в индуистской мифологии чудесная корова, исполняющая желания владельца. Возникла во время пахтанья Молочного океана и принадлежала мудрецу-риши Васиштхе. Также известна под именем Камадхену («корова желаний»).

C Сурабхи связано несколько историй. Когда восемь Васу со своими жёнами посетили ашрам Васиштхи, одна из жён уговорила мужа украсть Сурабхи. Он похитил корову с помощью остальных Васу, но кража была раскрыта, и Васиштха наложил на всех восьмерых проклятие, вынуждавшее их родиться в мире людей в качестве смертных. Впрочем, проклятие было смягчено. Семеро соучастников могли покинуть мир живых сразу после рождения, а восьмой — организатор похищения, хоть и был вынужден прожить долгую жизнь, но в теле знаменитейшего из смертных того времени — Бхишмы.

Другая история повествует, как Вишвамитра явился к ашраму Васиштхи с целой армией, желая отобрать Сурабхи силой. Но Васиштха, с помощью Сурабхи, создал армию защитников и сумел отбить нападение.

В образе Сурабхи отразилось почитание коровы, вынесенное из общеарийской (индоиранской) пастушеской эпохи, когда корова являлась главным источником пищи и благосостояния, и характерное для индийской и иранской мифологии.

Отрывок, характеризующий Сурабхи

Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!