Уголино ди Тедиче

Уголино ди Тедиче

Уголино ди Тедиче (итал.Ugolino di Tedice, документирован с 1252 по 1279 год, Пиза.) — итальянский художник.

Имя

Имя Уголино ди Тедиче было прочитано на расписном кресте, хранящемся ныне в Государственном Эрмитаже, Санкт Петербург. Подпись на кресте «VGOL NVS» означает «Уголино». Специалистам к тому времени была известна одна работа художника Раньери ди Уголино, и сопоставив её с крестом из Эрмитажа, и архивными данными, исследователи пришли к выводу, что создатель креста — отец художника Раньери ди Уголино, и брат другого художника Энрико ди Тедиче — Уголино ди Тедиче, чье имя в пизанских архивах впервые упоминается в 1252 году. Согласно последним исследованиям (2005 г.), проведенным итальянскими учеными, Уголино ди Тедиче и Мастер Сан-Мартино — это один и тот же художник, поэтому весь корпус работ Мастера Сан Мартино сотрудники пизанского музея Сан Маттео ныне приписывают Уголино ди Тедиче.

Творчество

Поскольку его брат, Энрико, тоже был художником, у исследователей творчества Уголино появилось вполне логичное предположение, что оба они прошли обучение в мастерской отца, который, вероятно, тоже был художником (в архивных документах есть свидетельства о некоем Тедиче Бурелли или Морелли), потому что такая практика была в то время наиболее распространенной. Формирование искусства Уголино проходило под влиянием Джунта Пизано — самого известного в то время мастера, у которого он перенял внимание к анатомическим подробностям, передачу светотени, и драматическую экспрессию.

Первое упоминание его имени относится к 1252 году и связано с вступлением в права наследства. Другой документ от 1260 года сообщает, что архиепископ Федерико Висконти дарует Уголино и его брату Энрико участок земли в счет оплаты за выполненные ранее художественные работы. Специалисты предполагают, что к этому моменту у него была успешная мастерская. Кроме того, ученые полагают, что Уголино, судя по всему, с 1269 по 1277 год не просто выполнял заказы, но был принят на службу у архиепископа Федерико Висконти, о чем могут свидетельствовать многочисленные записи в архивных документах этого периода.

До наших дней дошло всего четыре работы художника, и все они представляют собой расписные кресты. Это, во-первых, единственный подписанный им «Крест» из Эрмитажа, Санкт Петербург, далее два «Креста» из Пизы, ц. Сан Мартино, и «Крест» из Музея искусства, Кливленд. Причем, все неподписанные работы Уголино вызывают у исследователей разногласия в отношении их авторства, и атрибуции этих крестов меняются.

Литература

• Enciclopedia dell’arte medievale. Roma. 1992.
• M. Burresi/A. Caleca. La Pittura Pisana del Duecento da Giunto e Giotto. Editore Pacini.2005.

Отрывок, характеризующий Уголино ди Тедиче

– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.