Упадок Детройта

В последние десятилетия город Детройт постиг значительный экономический и демографический упадок. Численность населения сократилась с 1.850.000 в 1950 году до 680.000 в 2014 г. Автомобильная промышленность Детройта пострадала из-за глобальной конкуренции и перенесла оставшиеся производственные мощности из Детройта. Сейчас в Детройте один из высочайших уровней преступности в США. Значительные области города брошены людьми. Банкротство Детройта в 2013 стало самым масштабным муниципальным банкротством в американской истории.

Причины упадка

Деиндустриализация Детройта стала главной причиной сокращения городского населения.

Автомобильная промышленность

Экономист Ричард Д. Уолф писал, что основной причиной упадка Детройта стал провал интеграции автомобильной промышленности Детройта в мировую экономику. Он говорил, что в 1970-х автомобильным компаниям не удалось предвидеть изменения потребительского спроса. Компании искали пути подрыва успехов, достигнутых рабочими Детройта, представляемых Международным союзом автомобильных рабочих. Руководство компаний (держатели акций и директора) решили перенести производственные мощности из Детройта, так как везде находились места, где можно было бы платить низкую заработную плату. Это смертельно ранило Детройт. Уолф пишет, что зарплаты американских автомобильных рабочих не повышались в соответствии с реальной покупательной способностью с 1970-х. Хотя производство увеличилось, доходы не были поделены с рабочими. В 2007 союз одобрил сокращение заработной платы, приняв двухуровневую систему. В ходе глобального кризиса автомобильной промышленности 2008-2010 правительство США выделило компаниям Chrysler и General Motors $17.4 млрд., чтобы спасти их, но городу не было оказано подобной помощи. Уолф заявляет, что история Детройта благодаря капитализму успешна в 1950-х и 60-х, но в дальнейших декадах капитализм виноват в глубоком упадке, охватившем город.

Зажиточное население, проживающее в пригородах, обладавших неотъемлемым местным управлением, не давало возможности городу расширяться путём поглощения окраин. В результате во всей области Детройта было 330 местных правительств. В послевоенный период город потерял около 150 тыс. рабочих мест в пригородах ввиду комбинации изменений в технологии, роста автоматизации, укрупнения автомобильной промышленности, налоговой политики, необходимостью производственных площадей и строительством шоссейной системы, облегчавшей транспортировку. Основные компании, такие как Паккард, Хадсон и Студебеккер как и сотни более мелких значительно уменьшились или исчезли из бизнеса совсем. В 1950-х уровень безработицы достиг 10 %

В 1950-х по 1960-х было предпринято строительство автострады, прошедшей через наиболее густо населённые негритянские районы Детройта. Здания по Lower East Side, Lower West Side, Paradise Valley и в бизнес-районе Хастингс-стрит (Hastings Street business district) подверглись разрушениям. Автострады образовали своего рода барьеры для передвижения населения. Преуспевающие районы были рассечены и сократились. В конце 1950-х для строительства Edsel Ford Expressway было снесено 2.800 зданий, включая ночные джаз-клубы, церкви, общественные и деловые здания, жилые дома.

Детройтский бунт

В течение пяти дней лета 1967 в Детройте бушевали негритянские бунты. В результате 43 человека погибло (33 афроамериканцев и 10 белых). 467 были ранены: 182 гражданских, 167 детройтских полицейских, 83 пожарных, 17 национальных гвардейцев, 16 сотрудников полиции штата, 3 солдата Армии США.

2.509 магазинов было разграблено или сожжено, 388 семей остались без дома или переехали, 412 зданий было сожжено или повреждено настолько сильно, что их осталось только снести. Потери от поджогов и грабежей составили от 40 до 80 млн. долларов.

После бунтов тысячи малых предприятий закрылись совсем или переехали в более безопасные районы, пострадавшие районы десятилетиями лежали в руинах.

Политик Коулман Янг, в 1977-1994 занимавший пост мэра Детройта, первый афроамериканец на этом посту, написал в 1994:

Тем не менее, наиболее тяжкие потери понёс именно город. Потери Детройта зашли чертовски глубже, чем непосредственные потери жизней и зданий. Мятеж столкнул город на кратчайший путь, ведущий к экономическому опустошению, ограбил город и принёс неисчислимый ущерб в рабочих местах, налоговых поступлениях, корпоративных налогах, денег с розничных продаж, налогов с продаж, ипотечных кредитов, процентов, налогов на собственность, денег на развитие, инвестиций, доходов с туризма и просто в проклятых деньгах. Белые люди и бизнесмены убежали так быстро, как смогли и унесли деньги в карманах. До бунта исход белых из Детройта имел устойчивый масштаб, всего 22 тыс. в 1966 году, но после бунта принял ужасающие размеры. В 1967, меньше чем через полгода после летней вспышки, размер городской эмиграции достиг 67 тыс. чел. В 1968 уровень эмиграции достиг 80 тыс. чел., в 1969 составил 47 тыс.

Оригинальный текст (англ.)  

The heaviest casualty, however, was the city. Detroit's losses went a hell of a lot deeper than the immediate toll of lives and buildings. The riot put Detroit on the fast track to economic desolation, mugging the city and making off with incalculable value in jobs, earnings taxes, corporate taxes, retail dollars, sales taxes, mortgages, interest, property taxes, development dollars, investment dollars, tourism dollars, and plain damn money. The money was carried out in the pockets of the businesses and the white people who fled as fast as they could. The white exodus from Detroit had been prodigiously steady prior to the riot, totally twenty-two thousand in 1966, but afterwards it was frantic. In 1967, with less than half the year remaining after the summer explosion—the outward population migration reached sixty-seven thousand. In 1968 the figure hit eighty-thousand, followed by forty-six thousand in 1969.

—

Согласно оценке негритянского экономиста-консерватора Томаса Соуэлла:

До бунта обитателей детройтских гетто уровень чернокожих собственников домов был выше чем в любой какой-бы то ни было негритянской области страны, уровень негритянской безработицы составлял 3,4 %. Бунт был подпитан не отчаянием. Бунт стал началом упадка Детройта до его нынешнего отчаянного положения. Сегодня численность населения Детройта составляет половину прежнего и наиболее работящая его часть бежала из города.

Оригинальный текст (англ.)  

Before the ghetto riot of 1967, Detroit's black population had the highest rate of home-ownership of any black urban population in the country, and their unemployment rate was just 3.4 percent. It was not despair that fueled the riot. It was the riot which marked the beginning of the decline of Detroit to its current state of despair. Detroit's population today is only half of what it once was, and its most productive people have been the ones who fled.

—

1970-е и 1980-е

Перепись 1970 года показала, что белые всё ещё составляют большинство населения Детройта. Однако за десятилетие до переписи 1980 года белое население города сократилось с 55% до 34%.

Экономист Уолтер Е. Уильямс писал, что упадок города возник из-за расовой политики городских властей, которая вынудила более богатых белых покинуть город (этот процесс называется как "Бегство белых"). Это привело к падению налоговых сборов, сокращению рабочих мест в городе и числа покупателей.. Отъезд белых, принадлежащих к среднему классу заставил негров, пришедших к управлению городом страдать от недостаточной налоговой базы, уменьшения числа рабочих мест и падения уровня благосостояния. Согласно Шавету «В 1980 Детройт был на вершине списка больших городов страны по уровню безработицы, бедности и детской смертности».

В 1970-х и 1980 Детройт прославился своим уровнем насильственной преступности. Контроль над наркоторговлей в городе принадлежал десяткам уличных негритянских гангстерских банд. Городская наркоторговля началась вместе с героиновой эпидемией 1970-х и росла с крэковой эпидемией 1980-х и начала 1990-х. В Детройте появились на свет многочисленные преступные банды, в разное время они доминировали в наркоторговле, всё же большая их часть существовала недолго. В числе банд можно упомянуть о Errol Flynns (на восточной стороне), Nasty Flynns (позднее NF Bangers) и Black Killers, о наркокартелях 1980-х, таких как Young Boys Inc., Pony Down, Best Friends, Black Mafia Family и Chambers Brothers. Банда The Young Boys показывала новаторство в своей деятельности, открывая отделения в других городах, используя юнцов, слишком молодых, чтобы их можно было привлечь к уголовной ответственности, поощряя торговые марки и применяя крайнюю жестокость, чтобы запугать конкурентов.

В 1970-х и 1980-х несколько раз Детройт называли американской столицей поджогов и периодически называли американской столицей убийств. В это время Детройт часто упоминался в криминальной статистике ФБР как «наиболее опасный город Америки». Уровень детройтской преступности достиг пика в 1991, на 100 тыс. населения совершалось более 2.700 насильственных преступлений. Ввиду упадка населения здания оказывались брошенными, они как магнит привлекали наркоторговцев, поджигателей и прочих преступников. Такой уровень преступности уничтожил городской туризм, несколько иностранных государств даже выпустили предупреждения о Детройте для путешественников.

В конце октября, в Хелоуин, традиционный день для шалостей, молодёжь Детройта была охвачена буйством, получившим название «Ночь демонов» ("Devil's Night") - это происходило в 1980-х. Традиция небольшого вандализма, в частности намыливание окон, возникла в городе в 1930-х, но в 1980-х соблюдение традиции приобрело такой размах, что мэр Янг отозвался о нём как о «видении из ада». .

Поджоги происходили в основном во внутренней части города, но также часто бывали и в пригородах. Преступления становились всё более разрушительными. В 1984 произошло 800 пожаров, что стало пиком, это ошеломило городское пожарное управление. В более поздние годы поджоги продолжились, но число пожаров сократилось, поскольку тысячи покинутых домов использовались наркоторговлей (в 1989-1990 5 тыс.). Каждый год город мобилизовал «Ангелов ночи», десятки тысяч добровольцев патрулировали наиболее угрожаемые районы.

Проблемы города

Падение численности населения

Детройт, бывший долгое время крупным населённым пунктом начиная с 1950-х, потерял около 60 % своего населения. Такой уровень падения численности населения в данный временной период показывали только Сент-Луис, Миссури и Янгстаун, причём Янгстаун часто сравнивается с Детройтом ввиду его собственных экономических проблем.

В 1950 Детройт достиг пика численности населения −1,8 млн по данным переписи. Последующие переписи показывали падение численности, перепись 2010 года показала, что в городе обитает только 700 тыс. жителей, таким образом, падение численности населения составило 60 %..

В этот период также произошло значительное изменение расового состава населения, с 1950 по 2010 отношение чёрного/белого населения изменилось от 16,2 %/83.6 % до 82,7 %/10.6 %. Приблизительно 1,4 млн из 1,6 млн белых жителей Детройта после второй мировой войны покинули город, многие переехали в пригороды.

Безработица

Согласно оценке бюро трудовой статистики министерства труда США из 50 крупнейших городов страны у Детройта наивысший показатель безработицы (23,1 %).

Бедность

Согласно «Статистической оценке данных США» проведённой Бюро переписи населения Детройт оказался на последнем месте в списке 71 города США, по процентному отношению обитателей города живущих за чертой бедности. Численность отдельных личностей, живущих за чертой бедности, составила 36,4 %, численность семей — 31,3 %.

Упадок города

Значительная часть жилищ в городе является свободной, более половины этих зданий во многих районах города брошены владельцами. Детройт с его 70 тыс. покинутых зданий, 30 тыс. пустых домов, 90 тыс. объектов недвижимости предлагаемых к продаже приобрёл известность в качестве примера городского упадка.

Некоторые называют Детройт «городом-призраком». По описаниям некоторые покинутые части города похожи на сельскую или даже абсолютно дикую местность.

В 2010 мэр Бинг выдвинул план, цель которого сравнять с землёй одну четверть города. Замысел состоит в том, чтобы сконцентрировать оставшееся городское население в определённых областях, дабы улучшить работу необходимых городских служб, которые в данное время испытывают значительные трудности (полиция, защита от пожаров, школы, уборка мусора и снега, освещение и прочее). В феврале 2013 газета Detroit Free Press сообщила о плане мэра по ускорению программы. Творцы проекта надеются «на помощь федеральной казны в проведении плана по городу для того чтобы энергично взяться за проблемы Детройта с его десятками тысяч покинутых и разбитых домов и зданий». Бинг заявил, что проект поможет «направить ресурсы города на помощь его более меньшему населению».

Средняя цена домов продаваемых в Детройте в 2012 — 7,5 тыс. долларов. По состоянию на январь 2013 47 домов продавались за 500 дол. или меньше, причём пять из них продавались вообще за 1 доллар. Несмотря на чрезвычайно низкие цены большинство недвижимости остаётся на продаже больше года поскольку покупатели отказываются от заброшенных домов. Газета The Detroit News сообщила что больше половины собственников Детройта не платили налоги в 2012, что нанесло городу ущерб в 131 млн дол. (примерно 12 % общего бюджета города).

Преступность

В Детройте один из наивысших в стране уровней преступности. На 1.000 жителей приходится 62.18 преступления против собственности, 16,73 насильственных преступления (для сравнения в 2008 по стране на 1.000 населения 32 преступления против собственности и 5 насильственных преступлений). В 2012 уровень убийств в Детройте составил 53 на 100 тыс. населения, что в 10 раз больше чем в Нью-Йорке. Около 2/3 всех убийств в штате Мичиган произошло именно в Детройте. В докладе Форбс 2012 года Детройт назван одним из самых опасных городов в США (четвертый год подряд). В обзоре ФБР установлено, что столичные области города показывают значительный показатель насильственных преступлений: убийств умышленных и по неосторожности, изнасилований с применением физической силы, ограблений и нападений при отягчающих обстоятельствах.

Согласно заявлениям властей Детройта в 2007 65-70 % преступлений совершаемых в городе имели отношение к наркотикам. Уровень нераскрытых убийств в городе приближается к 70 %.

Финансовое состояние

1 марта 2013 губернатор штата Мичиган Рик Снайдер объявил, что контроль над финансовым состоянием города перейдёт от местных властей к властям штата. Штат отправил группу ревизоров для рассмотрения финансового состояния города и определения вопроса нужно ли передать контроль над расходами из рук городского совета к антикризисному управляющему.

14 марта 2013 местное бюро по антикризисной финансовой помощи штата Мичигана (ELB) назначило антикризисного управляющего Кевина Орра, 25 марта он принял полномочия. В середине мая 2013 Орр выпустил свой первый с момента вступления в должность доклад по финансовому состоянию Детройта. Доклад содержал, в общем, негативные оценки финансового здоровья Детройта «На основании [оценки] финансовых потоков Детройт является неплатежеспособным». Согласно данным Орра Детройт должен был закончить нынешний год с дефицитом бюджета в 162 млн дол. а прогнозируемый дефицит бюджета должен был составить 386 млн меньше чем через два месяца. Выплаты пенсионерам должны были съесть треть городского бюджета, общественные службы испытывали страдания вместе с городским бюджетом, население сокращалось бы каждый год. Доклад не предполагал обозначить полный план Орра по ликвидации кризиса, ожидалось, что дальнейшие детали плана появятся в течение следующих нескольких месяцев.

В ходе нескольких месяцев переговоров Орру не удалось прийти к соглашению с кредиторами Детройта, союзами и пенсионными фондами, поэтому 18 июля 2013 он воспользовался статьёй 9 кодекса о банкротствах, обратившись в федеральный суд по банкротствам. В тот же день Детройт стал самым большим американским городом, которые когда-либо проходили по этой статье, имея финансовые обязательства более чем перед 100 тысячами кредиторов на общую сумму приблизительно в 18,5 млрд..

Ссылки

• [www.weather.com/travel/modern-ruins-abandoned-detroit-photos-20130715 Modern Ruins of Abandoned Detroit (PHOTOS)]

Отрывок, характеризующий Упадок Детройта

Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.