Mk.17

Mk.17 — первая термоядерная бомба на дейтериде лития в арсенале американская; первая серийно производившаяся американская термоядерная бомба. Самое крупногабаритное и массивное термоядерное оружие в американском арсенале.

История

Успешное испытание «Ivy Mike» в 1952 году продемонстрировало принципиальную возможность создания термоядерного оружия мегатонного эквивалента. Однако, использованная в нём схема на криогенном термоядерном топливе (сжиженном дейтерии) была несовершенна и малопригодна для практического применения. Поддержание дейтерия в жидком состоянии требовало мощных криогенных установок; в результате, экспериментальный заряд имел чудовищные габариты и вес более 80 тонн, что делало его совершенно нетранспортабельным.

Американским инженерам удалось разработать более компактную версию этого заряда, в которой массивную систему охлаждения заменили сосудами Дьюара, из которых непрерывно пополнялся запас жидкого дейтерия. Полученная бомба была пригодна для транспортировки тяжелыми бомбардировщиками, но сложна, ненадежна и неудобна в эксплуатации.

С технической точки зрения, термоядерное оружие на жидком дейтерии было тупиковым направлением. Физики считали возможным создать термоядерное оружие на твердом термоядерном топливе — дейтериде лития-6. Первый проект термоядерной бомбы на твердом топливе, получивший обозначение TX-17 был готов в 1953 году; при этом возник вопрос, будет ли более эффективно использовать обычный, либо обогащенный дейтерид лития. В конечном итоге, работы над проектом TX-17 продолжились в направлении использования обычного дейтерида лития, а аналогичный по конструкции заряд на обогащенном до 40 % дейтериде лития получил обозначение TX-24.

Конструкция

Бомба Mk.17 имела цилиндрическую форму с закругленным носом и небольшим сужением на хвосте. В носовой части бомбы находился плутониевый праймер Mk.5 мощностью около 100 килотонн тротилового эквивалента, игравший роль инициатора реакции. Большую часть объёма бомбы составлял массивный цилиндрический контейнер с дейтеридом лития, окруженный урановым отражателем и пластиковым наполнителем вокруг.

Мощность бомбы составляла порядка 10-15 мегатонн тротилового эквивалента.

Основным способом применения бомбы являлся сброс на парашюте с последующим подрывом по барометрическому датчику на заданной высоте. Поздние версии также имели контактный детонатор, позволяющий применять бомбу для поражения укрепленных заглубленных или подземных сооружений.

Характеристики

• длина — 7536 мм
• диаметр — 1560 мм
• масса — 21 тонна
• энергия взрыва — 10-15 мегатонн

Модификации

• EC-17 — прототип устройства, разработанный в 1954 году. Принят на вооружение как временная мера, до появления более совершенного термоядерного оружия. Являлся свободнопадающей бомбой воздушного подрыва; из-за отсутствия замедляющего падение парашюта был опасен для самолета-носителя. Всего изготовлено 5 единиц, снятых с вооружения в октябре 1954.
• Mk.17 Mod 1 — серийная версия бомбы, оснащенная 30-метровым парашютом для замедления спуска. Могла безопасно применяться с существовавших бомбардировщиков.
• Mk. 17 Mod 2 — отличалась от предыдущей версии наличием контактного взрывателя, для подрыва в момент контакта с поверхностью. Создавалась для поражения особо прочных подземных сооружений.

Всего в 1954—1955 было изготовлено 200 бомб Mk.17 Mod 1 и Mod 2

На вооружении

Бомбы Mk.17 были приняты на вооружение в 1954 году. На тот момент это было сильнейшее термоядерное оружие в мире, и единственное (вместе с близкой по конструкции Mk.24), производившееся в больших количествах. Двести термоядерных бомб этого типа, поступившие в арсеналы ВВС США в 1954—1955 году, обладали общим мегатоннажем порядка 2000-3000 мегатонн — почти в двадцать раз больше, чем у всего имевшегося на тот момент арсенала обычных ядерных бомб.

В мае 1957 года, одна бомба Mk.17 была непреднамеренно сброшена с бомбардировщика B-36, заходившего на посадку на авиабазе Киртланд. Отделившись от креплений, бомба проломила створки бомболюка и упала с высоты 520 метров. Хотя бомба была не взведена, от удара взрывчатое вещество праймера частично сдетонировало, разрушив бомбу и разбросав радиоактивный материал. Предпринятые мероприятия по очистке местности были успешны, но, тем не менее, отдельные радиоактивные фрагменты бомбы находят до сих пор.

Главным недостатком этого оружия являлись его чудовищные габариты и вес. Бомбы такого типа могли быть эффективно доставлены к цели только тяжелыми бомбардировщиками B-36 — но эти самолеты уже устаревали и должны были быть вскоре списаны. Планировавшийся на замену B-36 реактивный бомбардировщик YB-60 проиграл конкурс обладавшему лучшими летными характеристиками B-52; но B-52 был не в состоянии нести сверхтяжелые термоядерные заряды из-за ограниченного размера своих бомбовых отсеков. В 1957 году, с появлением новых, более совершенных термоядерных зарядов, бомбы Mk.17 были сняты с вооружения.

Mk.24

См. Mk.24

Параллельно с бомбой Mk.17, была разработана практически идентичная ей бомба Mk.24, отличавшаяся применением обогащенного изотопа Литий-6. Обе бомбы имели одинаковые корпуса, но Mk.24 была несколько легче.

См. также

• Ядерное оружие
• Ядерный арсенал США
• Список ядерного оружия США

Литература

• Кузнецов, Константин, Григорий Дьяконов, В-36 — последний аргумент Америки? // Авиация и Время. — 2006. — № 3. — С.12.

Ссылки

• [www.airwar.ru/weapon/ab/mk17.html Mk.17. Энциклопедия «Уголок неба»]

Отрывок, характеризующий Mk.17

Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.