Аржанг

Аржанг (также «Эртенг») — легендарная священная книга последователей Мани, по преданию, широко известная в Иране и Средней Азии. Эта книга была украшена прекрасными миниатюрами, поэтому в персидской поэзии «Аржанг» стал символом совершенной красоты и изящества. Позднее книга с изображениями превратилась в народном воображении в картинную галерею. Персидский историограф искусства Дуст Мухаммад (XVI в) пишет о создании «Аржанга» следующее:

Когда солнце небосвода пророчества, четвертый из пророков твердо исполняющих веление бога о научении людей истинной вере, Иисус, сын Марии, стал соседом величайшего светила на четвертой сфере этой семиэтажной башни, на звание пророка стал претендовать Мани. И эту претензию он обосновал людям, облачив в форму искусства изображения. Люди потребовали у него чуда. Взяв один зар шелка, он пошел в пещеру и приказал, чтобы двери пещеры замуровали, и когда прошел год его уединения, вышел оттуда, и показал шелк с такими изображениями людей, животных, деревьев, птиц, и разных фигур, которые можно нарисовать только в зеркале разума глазами мечты и то только в картинах воображения и фантазии, в мире же реальном на страницах возможности посадить невозможно. Близорукие люди, у которых зеркало злобных сердец из-за крайней темноты не могло стать местом проявления света ислама, были обольщены рисунками его игрушки. И его разрисованный шелк, названный «скрижалями Аржанга» считали образцом.

— Цитата по кн. «Мастера искусств об искусстве» том 1, стр. 173; М. 1965

В современном Таджикистане под этим названием проводятся фестивали, выставки картин и т. д.

Отрывок, характеризующий Аржанг

– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.