Арутюнов, Артём Рубенович

Артем Рубе́нович Арутю́нов (1935—1992) — специалист по сопоставительному языкознанию, теории перевода и методике преподавания русского языка как иностранного (в частности, теории учебника).

В 1958 году окончил Московский городской педагогический институт им. В. П. Потёмкина (позднее вошёл в состав МГПИ имени В. И. Ленина, ныне — Московский педагогический государственный университет). Работал преподавателем немецкого языка в Туркменском государственном университете имени А. М. Горького (ныне — имени Махтумкули) в Ашхабаде, а затем в МГПИ имени В. И. Ленина. В 1966 году защитил диссертацию кандидата филологических наук, а в 1990 году — диссертацию доктора педагогических наук на тему «Конструирование и экспертиза учебника русского языка для иностранцев». В 1975 году перешел в Институт русского языка имени А. С. Пушкина. Работал в секторе теории учебника, а позднее — на кафедре иностранных языков.

Научные труды

Автор более 150 трудов, среди которых описание различных аспектов немецкого языка, русско-немецкий (1980), русско-словацкий (1985), русско-чешский (1987), русско-французский (1990) сборники речевых параллелей в темах и ситуациях, сборники игровых заданий для школьников и иностранных учащихся, учебные пособия (в том числе аудиокурсы и комиксы) и многочисленные сборники материалов к коммуникативным и интенсивным курсам, составитель учебных пособий по теории и практике преподавания русского языка как иностранного.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Арутюнов, Артём Рубенович

– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.