Брусьянин, Владимир Георгиевич

Владимир Георгиевич Брусьянин
Место смерти:	село Семилужки, Томская область
Род деятельности:	поэт

Владимир Георгиевич Брусьянин (26 апреля 1953, село Тегульдет, Томская область — 3 апреля 2000, село Семилужки, Томская область) — русский поэт.

Биография

Владимир Брусьянин жил в старинном селе Семилужки — входит в Вороненское сельское поселение. Учился на филфаке Томского государственного университета. Работал каменщиком, сейсморабочим в Эвенкии.

Отличался независимостью суждений и характера. Творчество поэта долгое время не выходило за пределы узкого круга ценителей. И все же ему удалось опубликоваться в журналах «Сибирские Афины», «День и ночь», «Формула успеха». Последние полтора года его жизни обозначились публикациями в центральных журналах — «Арион», «Знамя», «Дружба народов».

Население села насчитывало около тысячи человек, из них работающих чуть более трети при 15 % пенсионного возраста. Остальные — дети и безработные. Церкви в селе не было (освящена и открыта 8 декабря 2001 года — уже после смерти поэта).

Владимир Брусьянин трудился машинистом в котельной, впоследствии был уволен, болел и жил в неприглядной нищете. Похоронен под березами на сельском погосте неподалёку от Семилужков.

При жизни издано три поэтических сборника, четвёртая книга увидела свет в 2001 году.

Библиография

• «Ветви грозы» (стихи). — Томск: Изд. «Граффити», 1993.
• «Обрешётка кровли» (буклет: стихи). — Томск, 1994.
• «День третий» (стихи) / Послесл. В. Суханова; Рис. В. Наумова.—Томск: Изд. «ЦНТИ», 1997.
• «Стихотворения» / Послесл. Владимир Костин. — Томск: Изд. Томского университета, 2001. / ISBN 5-7511-1335-7
• Пред этим небосводом ростом в бездну // «Томский вестник», 11 марта 1995. — С. 5.
• Стихи стыдятся розы и зари (стихи) // Каменный мост: литературно-художественный альманах / [ред. кол.: В. Костин (гл. ред.) и др.]. — Томск, 2004. — С. 139—145.

Ссылки

[magazines.russ.ru/authors/b/brusyanin/ В «Журнальном зале»]:

1. [magazines.russ.ru/znamia/1999/1/brus.html «Обрешётка кровли» — стихи, «Знамя», № 1 за 1999 г.]
2. [magazines.russ.ru/druzhba/1999/10/brusyan.html «Осенние звёзды» — стихи, «Дружба народов», № 10 зап 1999 г.]
3. [magazines.russ.ru/znamia/2000/10/brus.html «Такие, как я…» — стихи, «Знамя», № 10, 2000 г.]

• [www.krasdin.ru/1997-4/s017.htm «Письмо из Томска» — стихи, литжурнал «День и ночь»]
• [golosasibiri.narod.ru/almanah/vyp_4/021_solntsev.htm «Голоса Сибири» (в статье упомянут В. Г. Б-нин)]

Литература

• [elib.tomsk.ru/elib/data/2013/2013-0351/2013-0351.pdf Томский литературный некрополь]

Отрывок, характеризующий Брусьянин, Владимир Георгиевич

– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.