Гацефира
 | |
| Оригинальное название |
«ивр. הצפירה» |
|---|---|
|
| |
| Издатель | |
| Основана |
1862 |
| Прекращение публикаций |
1906 |
| Язык | |
| Главный офис | |
«Гацефира» (букв. «Рассвет») — еврейская еженедельная газета выходившая с 1862 по 1906 год.
Периодическое печатное издание было основано в 1862 году в Варшаве Хаимом-Зеликом Слонимским с целью популяризировать в широких кругах естественные и точные науки. Газета «Гацефира» сразу получила распространение не только в прогрессивных, но даже в ортодоксальных сферах[1].
В 25 номерах первого года помещены были популярные статьи об электричестве, телеграфе, метеорах и свойствах света, ο фотографии, изложены вкратце основы химии и физики и т. д. Назначенный в следующем году инспектором раввинского училища в городе Житомире Слонимский прекратил издание, так как, состоя в то же время цензором еврейской печати, не мог быть редактором цензурируемой им газеты[1].
В 1874 году, после закрытии раввинского училища, Зиновий Яковлевич Слонимский возобновил издание газеты «Гацефира» в городе Берлине при ближайшем участии Льва Осиповича Кантора. Через два года она снова стала выходить в польской столице[1].
По специально-религиозным вопросам «Гацефира» держалась умеренно-прогрессивного направления. В этом отношении газета не изменилась и после того, как с 1884 году её субредактором (а через некоторое время главным редактором) стал Нахум Соколов[2]. При последнем естественно-научный отдел был значительно сокращён и взамен его расширен политико-публицистический. Политические обозрения и фельетоны Соколова, написанные блестящим языком, помогли изданию привлечь обширный круг читателей[1].
После возникновения политического сионизма газета, раньше относившаяся индифферентно к палестинофильству, агитируя за эмиграцию в Аргентину, стала проповедовать сионистскую точку зрения[1].
В 1903 году «Гацефира», в ознаменование 30-летия своего существования, выпустила литературный сборник. С этого года она расширила также публицистический и литературный отделы и некоторое время (в 1904 году) выпускала еженедельное литературное иллюстрированное приложение[1].
В 1906 году издание было закрыто[1].
Напишите отзыв о статье "Гацефира"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Цинберг С. Л. Гацефира // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- ↑ Сыркин Н. С. Соколов, Нахум // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
Литература
- Jew. Enc. VI, 283; «Восх.», 1881, II, 33—5;
- Haschiloach, 1904, II, 184—6; L. Rosenthal, Toledoth Chebrah marbe Hask., I и II (переписка Слонимского с Обществом распространения просвещения об исходатайствовании разрешения одновременно редактировать и цензировать газету «Гацефира»).
Отрывок, характеризующий Гацефира
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.
Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
