Годфруа, Мишель Генри
| Мишель Генри Годфруа | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
Мишель Генри Годфруа (нидерл. Michel Henry Godefroi; 1814—1882) — голландский юрист и государственный деятель.
Содержание
Биография
Мишель Генри Годфруа родился 13 января 1814 года в городе Амстердаме. По окончании университета Годфруа поступил на государственную службу по министерству юстиции и в 1846 году был назначен членом провинциального суда Северной Голландии[1].
В 1848 году он был избран от родного города в нижнюю палату генеральных штатов, где заседал до 1881 году. Здесь он сразу занял выдающееся положение, будучи одним из лидеров либеральной партии и настоящим экспертом по юридическим вопросам. Неоднократно Годфруа предлагался портфель министра юстиции, но он отказывался от этой должности и лишь в 1860 году, по личной просьбе самого короля, занял этот пост. В этой должности он ознаменовал себя проведением выработанного им нового кодекса, который просуществовал не одно десятилетие[1].
Мишель Генри Годфруа стал первым евреем, занимавший в Нидерландах министерский пост. Он до конца жизни исполнял предписания религии, был председателем консистории, многих еврейских учреждений и состоял также членом института Zur Förderung israelitischer Literatur. Кроме того, в своей политической деятельности он нередко выступал в качестве защитника иностранных евреев[1].
В качестве министра он в 1862 году побудил голландское правительство отказаться ратифицировать торговый договор со Швейцарией «ввиду положения, в которое поставлены евреи в некоторых ее кантонах». Известно, что швейцарское правительство уступило Голландии и благодаря М. Годфруа голландские евреи в пределах Швейцарии пользовались такими же правами, как и голландские христиане[1].
23 сентября 1872 года Годфруа произнес очень резкую речь против Румынии, протестуя против преследований румынских евреев и требуя принятия решительных мер по отношению к «варварскому обхождению» с ними. В 1876 году он снова выступил с речью против румынского правительства и настоял на том, чтобы торговый договор с Румынией не был подписан до тех пор, пока она не даст определенных гарантий, что голландские евреи в пределах Румынии не будут испытывать никаких притеснений и не будут подвергаться каким-либо ограничениям. Выступление Годфруа не осталось без влияния на ход переговоров голландского правительства с румынским, и договор был отсрочен до 1882 года, когда его уже не было в живых (Мишель Генри Годфруа умер 25 июня 1882 года). Тогда при обсуждении договора член нижней палаты, выражая свою глубокую печаль по поводу великой потери, решил почтить память Годфруа резким и энергичным протестом против преследований евреев в Российской империи и Румынии, а также против немецкого антисемитизма, являющегося позором для цивилизованного государства. Палата единодушно присоединилась к этому протесту, выразив тем свою благодарность за услуги, оказанные стране еврейским государственным деятелем[1].
Напишите отзыв о статье "Годфруа, Мишель Генри"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 Годфруа, Михаил // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
Литература
- Kayserling, M. H. Godefroi, в Allg. Zeit. des Jud., 1882, 524 и 525. [По Jew. Enc., VI, 16].
- GODEFROI, MICHAEL HENRI // [archive.org/stream/KhaosOdenslandArchiveDocstheMisanthropicMisogynist/EncyclopaediaJudaicaV.07fey-gor Encyclopaedia Judaica] / Ed. Fred Skolnik, Michael Berenbaum. — Second edition. — Macmillan Reference USA, 2007. — Vol. 7 (Fey-Gor). — P. 679. — ISBN 978-0-02-865935-0.
Ссылки
- [www.jewishencyclopedia.com/articles/6729-godefroi-michael-h GODEFROI, MICHAEL H.]
Отрывок, характеризующий Годфруа, Мишель Генри
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.
Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.
На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
