Донато Венециано

Донато
итал. Donato Veneziano
Дата рождения:	XIV век
Дата смерти:	XIV век
Подданство:	Италия Италия
Жанр:	живопись

Донато (также Донато Венециано; итал. Donato Veneziano; работал во второй половине XIV века) — итальянский художник.

Даты рождения и смерти живописца, а также его отчество, заменявшее в XIV веке фамилию, неизвестны; имя Донато упоминается в нескольких архивных документах. Первый раз он фигурирует в документе от 1344 года как прихожанин церкви Св. Луки. Но поскольку в иных документах Донато упоминается как прихожанин церкви Св. Видаля, возникло предположение, что в Венеции одновременно жили два Донато-художника. Церковь Св. Луки было построена в 1353 году; в конце концов исследователи решили, что, несмотря на это, ничто не мешало художнику быть прихожанином церкви Св. Видаля в 1344, 1367 и 1386 годах. Документы проливают свет на его взаимоотношения с другими венецианскими живописцами того времени. В 1353 году он и художник Никколо Семитеколо фигурируют в роли свидетелей в завещании, составленном Лючией ди Скутари Николетто. В 1367 году он совместно с Катарино ди Марко получил 100 дукатов за работы в венецианской церкви Сант Аньезе (в документе упоминается расписной крест, заказанный Николеттой, вдовой Марко Беренго; крест не дошёл до наших дней). В 1371 году Донато упоминается среди членов братства Скуола гранде ди Санта Мария дель Карита (под той же датой там упоминаются художники Якобелло (вероятно, Якобелло Альбереньо) и некий Марко. В августе 1372 года, вновь вместе в Катарино, Донато написал большую икону «Коронование Марии» (ныне в галерее Кверини Стампалья, Венеция). В 1374 и 1382 году имя Донато появляется в двух завещаниях, сделанных соответственно Марией, вдовой Марино ди Каналь, и Орсой Бальби. В 1386 году совместно с Катарино и Пьетро ди Никола художник был приглашён в доминиканский монастырь г. Задара для росписи большого креста и изготовления двух алтарей. Имя Донато в последний раз упоминается 11 августа 1388 года в завещании его вдовы Маргериты.

Сохранилось только одно произведение, на котором есть его подпись — «Коронование Марии», где в нижней части возле подножья трона можно прочитать: MCCCLXXII/ MXE AUGUSTI DONATUS.CAT/ARINUS. PICXIT (август 1372 г. написали Донато и Катарино). Картина служила центром полиптиха, остальные части которого ныне утрачены.

Исследователи считают, что художественным навыкам и живописной культуре Донато обучался в мастерской Паоло Венециано, ведущего венецианского художника первой половины XIV века. Поскольку существует только одно бесспорно принадлежащее Донато произведение, реконструкция его творчества представляет трудно решаемую проблему. Серьёзная трудность заключалась уже в самой возможности отделить руку одного художника от руки другого в рамках единственной достоверной картины. Один из первых исследователей его творчества, Лионелло Вентури, обратил внимание на то, что как на картине, так и в документах имя Донато стоит впереди имени Катарино, в связи с чем сделал предположение, что это является свидетельством ведущей роли Донато в совместных работах, и что единственная подписанная им картина в большей своей части написана его рукой. Его гипотеза была принята всеми позднейшими специалистами. Другой крупный знаток венецианской живописи Родолфо Паллуккини считал, что Катарино был учеником и помощником Донато по меньшей мере до 1372 года. В дальнейших проектах они, по всей вероятности, участвовали уже на равных.

«Коронование Марии» (137×77 см; 1372 г., Галерея Кверини Стампалья, Венеция) выдержано в византийском консервативном духе. На ней изображено торжественное коронование Богородицы Иисусом Христом, происходящее на горнем престоле в окружении множества ангелов, играющих небесную музыку. В изготовлении иконы обильно использовано золото, особенно кропотливо отделаны складки одежд. Исследователи отмечают, что вопреки установленной Паоло Венециано манере изображать складки одежд краской, Донато возвратился к более традиционной для иконописи технике наложения золота — ассисту. Некоторый отход от консервативного «академизма» этой картины эксперты видят в изображении ангелов у подножья трона, в которых ощущается стремление к более реалистическому отображению, уводящему от византийской традиции. Считают, что их написал Катарино, в творчестве которого угадывается некоторое влияние Лоренцо Венециано и готики. Ангелы, написанные в верхней части иконы, как и сама сцена коронования, по мнению искусствоведов, принадлежат руке Донато.

Кроме «Коронования Марии», совместной работе Донато и Катарино приписывают:

• Иоанн Богослов, панель полиптиха; Базилика Мадонна дель Монте, Чезена
• Четыре панели от полиптиха, происходящего из церкви Вознесения Марии города Добрна: Св. Пётр, Св. Павел, Иоанн Креститель, Иоанн Богослов (все — в Национальном музее, Любляна)
• Мадонна с младенцем (Музей искусства, Аллентаун)
• Три панели полиптиха с полуфигурами святых: Св. Мария Магдалина, Св. Урсула, и Неидентифицированный святой-мученик (местонахождение всех работ неизвестно)
• Св. Донато (аукцион Сотбис)

Библиография

• Лазарев В. Н. Маэстро Паоло и современная ему венецианская живопись // Ежегодник Института истории искусств Академии наук СССР, 1954. — М., 1954. — С. 298—314.
• Berenson B. Pitture ital. del Rinascimento. — Milano, 1936, -P. 120; P. Toesca, Il Trecento. — Torino, 1952. — P. 712.
• D’Arcais F. Caterino // Diz. biogr. d. italiani, XXII. — Roma, 1979. — P. 385 ss.
• D’Arcais F. Per il catalogo di Caterino // Arte veneta. — 1965. — Vol. XIX. — P. 142 ss.
• Dazzi M. L'«Incoronazione della Vergine» di D. e Catarino // Atti dell’Ist. veneto di scienze, lettere ed arti. — 1964-65. — T. CXXIII. — P. 515—525.
• Dazzi M., Merkel E. Catalogo della Pinacoteca della Fondaz. scientifica Querini Stampalia. — Venezia, 1979. — P. 33 (con bibl. precedente).
• Gentili A., Romanelli G., Rylands P., Nepi Scire G. Paintings in Venice. — New York; London, 2002. — P. 31, 580.
• La Pittura nel Veneto. Il Trecento / Ed. by M. Lucco. — Milan, 1992.
• Lucco M. // La pittura in Italia. Il Duecento e il Trecento, II. — Milano, 1986. — P. 568.
• Muraro M. // Venezia e Bisanzio (catal.). — Milano, 1974. — N. 108.
• Pallucchini R. La pittura veneziana del Trecento. — Venezia; Roma, 1964. — P. 195—200.
• Prijateli K. Un documento zaratino su Catarino e D. — ibid., XVI (1962), P. 145.
• Testi L. Storia della pittura veneziana: Le origini, I. — Bergamo, 1909. — P. 237 s s., 241.
• Venturi L. Le origini della pittura veneziana. — Venezia, 1907. — P. 23, 32.

Отрывок, характеризующий Донато Венециано

(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.