Изряднова, Анна Романовна
| Анна Изряднова | |
 | |
| Имя при рождении: |
Анна Романовна Изряднова |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Супруг: |
Сергей Есенин (гражд.) |
| Дети: |
Юрий Есенин (1914—1937) |
А́нна Рома́новна Изря́днова (1891—1946) — первая гражданская жена русского поэта Сергея Есенина.
Биография
Анна Изряднова была москвичка. Она и её сёстры Серафима и Надежда, также жившие в Москве, были во многом типичными прогрессивными русскими девушками начала XX века — сами зарабатывали себе на жизнь, посещали лекции и многочисленные митинги, увлекались модными в ту пору поэтами.
Анна Романовна Изряднова работала корректором в типографии «Товарищества И. Д. Сытина»[1].
В 1913 году Анна познакомилась с Сергеем Есениным, который поступил на работу к ним в типографию сначала грузчиком в экспедицию, а затем стал работать подчитчиком (помощником корректора). Вместе с Есениным Анна Изряднова посещала Университет Шанявского. В 1914 году Анна Изряднова вступила в гражданский брак с Есениным. В сентябре 1914 года, по словам Изрядновой, Есенин поступил на работу в типографию Чернышева-Кобелькова уже корректором. Некоторое время Изряднова и Есенин, как пишет в своих воспоминаниях Анна Романовна[2], жили вместе на съёмной квартире около Серпуховской заставы.
21 декабря 1914 года Анна Изряднова родила сына, названного Юрием[3]: Уже после смерти Сергея Есенина в народном суде Хамовнического района Москвы разбиралось дело о признании Юрия ребёнком поэта.[3] Проводив сына в армию, Анна Романовна потеряла с ним связь навсегда. Юрий попал под «каток» репрессий вместе с учениками Есенина. 13 августа 1937 года Юрий Есенин был расстрелян по ложному обвинению в подготовке покушения на Сталина. Посмертно реабилитирован в 1956.
Анна Изряднова была всю жизнь преданной Есенину женщиной, взявшей на себя все заботы об их совместном быте. Она никогда не осуждала его поступки, хотя иногда сетовала на его непрактичность. Как писала она о Сергее Есенине в своих воспоминаниях: «Жалованье тратил на книги, журналы, нисколько не думая, как жить…». Летом 1914 года Есенин оставил работу и уехал на отдых в Крым один, первоначально планируя, что Анна приедет к нему. Но позднее Изрядновой пришлось собирать деньги на его возвращение, для чего она обратилась за помощью к отцу Сергея Есенина Александру Никитичу. После возвращения из Крыма Есенин стал жить у товарищей, а в марте 1915 года уехал в Петроград в поисках литературного счастья.
После разрыва близкой связи Сергей Есенин поддерживал с Анной Изрядновой дружеские отношения и навещал её в трудные минуты своей жизни. Так в последний раз он виделся с ней незадолго до смерти, осенью 1925, перед своей последней поездкой в Ленинград.
Анна Романовна Изряднова, так и не узнав о трагической судьбе сына, умерла в Москве в 1946 году. Похоронена на Введенском кладбище.
Воспоминания А. Р. Изрядновой о Есенине были опубликованы в 1965 году.
Напишите отзыв о статье "Изряднова, Анна Романовна"
Примечания
- ↑ [www.spravka08.ru/TextSection.aspx?sectionId=76 А. А. Смирнов Российская империя печатного дела и её великий создатель]: Это была крупнейшая в России типография — каждая четвёртая русская книга печаталась здесь. Сейчас это Первая Образцовая типография в Москве.
- ↑ [esenin.ouc.ru/a-r-izradnova.html A. P. Изряднова. «Воспоминания»]
- ↑ 1 2 [www.esenin.net.ru/lb-ar-at-64/ История жизни С. Есенина]
Ссылки
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:265378 Анна Изряднова] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
- [esenin.niv.ru/esenin/izryadnova.htm М. Окунь «История любви. Скромная девушка Аня»]
Отрывок, характеризующий Изряднова, Анна Романовна
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
