Колузаев, Георгий Александрович
| Георгий Александрович Колузаев | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
Гео́ргий Алекса́ндрович Колуза́ев (1882—1938) — командир вооруженного отряда рабочих железнодорожных мастерских во время подавления антисоветского Осиповского мятежа в Ташкенте в январе 1919 года, левый эсер. В 1918 году член военной коллегии Туркестанской республики.
Содержание
Биография
Г. А. Колузаев в 1917 году был фельдфебелем 1-го Сибирского стрелкового запасного полка, в 1918—1919 годах командовал вооруженным отрядом рабочих Ташкентских железнодорожных мастерских и принимал активное участие в подавлении антисоветского восстания Осипова в Ташкенте в январе 1919 года. В 1918 году он был членом военной коллегии Туркестанского края. Колузаев был личным другом председателя СНК Туркестанской республики Ф. Колесова.
В 1918 году Колузаев участвовал в Колесовском походе на Бухару в качестве командира отдельного подразделения — Первого Ташкентского революционного боевого отряда.
В марте 1918 он был членом туркестанской делегации на переговорах о заключении мирного соглашения с Бухарским эмиром после неудавшегося «похода».
В 1918—1919 годах Колузаев был одним из командиров «Ташкентско-Перовского отряда Степанова-Колузаева»[1].
В мае-июле 1919 года Колузаев был командующим Актюбинским (Северо-Восточным) фронтом Туркестанской Республики, и одновременно командиром «Ташкентского отдельного (Колузаевского) отряда». В результате неудачного командования и отступления к Кандагачу и Эмбе он был отстранен от командования фронта.
В июле 1919 года в результате конфликта с новым командующим Актюбинским фронтом Астраханцевым и комиссаром Кобозевым Колузаев решил покинуть фронт и вместе со своим отрядом вернуться в Ташкент. На станции Челкар его отряд был разоружен и впоследствии расформирован, а Колузаев арестован и доставлен в Ташкент[2].
3 мая 1920 постановлением прибывшей в Ташкент Турккомиссии ВЦИК и СНК РСФСР «дело Колузаева» было передано в Ревтрибунал[3]. Кобозев был полностью оправдан, а Колузаев признан виновным[4]. 30 июля 1920 Ревтрибунал ТуркРеспублики приговорил Колузаева к «лишению свободы на 5 лет с заменой этого наказания по амнистии и направлением на Западный фронт».
В 1932 году Колузаев написал мемуары о Гражданской войне в Туркестане, судьба которых осталась неизвестной.
В 1937 году Георгий Александрович Колузаев проживал в городе Янгиюле Узбекской ССР и был персональным пенсионером.
Арестован 30 апреля 1937 года и осуждён 5 ноября 1937 года по 58 ст. как «враг народа» и помещён в Таштюрьму.
Не дожил до своего освобождения всего несколько дней. 28 июня 1938 года из Москвы пришло постановление об его освобождении, однако 17 июня 1938 года, скорее всего был расстрелян.
Награды
В феврале 1928 года был награждён орденом Красного Знамени[5].
Напишите отзыв о статье "Колузаев, Георгий Александрович"
Примечания
- ↑ Был сформирован на базе Перовской артиллерийской бригады и Ташкентских железнодорожников.
- ↑ Кобозев также был арестован и обвинялся в развале фронта.
- ↑ 5 сентября 1919 года в Ташкенте постановлением ТурЦИК и Крайкома ВКП(б) был образован «Особый суд» для расследования всех обстоятельств дела на Актюбинском фронте.
- ↑ «в неустановлении связи между частями и штабом во время наступления на Темир, непроявлении распорядительности в установлении единства действий частей и неприятии мер к возвращению батальонов, посланных на помощь Кустанайскому отряду, что повлекло за собой поражение».
- ↑ ПРИКАЗ Революционного Военного Совета Союза СС Республик ПО ЛИЧНОМУ СОСТАВУ АРМИЙ от 23 февраля 1928 г. № 101 г. Москва за подписью Народного комиссара по военным и морским делам и председателя Революционного Военного Совета Союза СС Республик ВОРОШИЛОВА.
Ссылки
- [www.centrasia.ru/person2.php?&st=1081077171 Г. А. Колузаев на сайте «Центральная Азия»]
Отрывок, характеризующий Колузаев, Георгий Александрович
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
