Константинопольский собор (1484)

Константинопольский собор 1484 года — большой поместный собор Православной церкви, созванный для решения вопроса о чиноприёме принятия в Православие униатов, бывших сторонников Флорентийской унии. На соборе присутствовали все четыре греческих патриарха (Константинопольский, Антиохийский, Иерусалимский и Александрийский).

Греческие иерархи во главе с императором заключили унию с католиками в 1439 году на Флорентийском Соборе. Союз был во многом политическим — император искал помощи христианского запада в защите Константинополя от турок. Греческое низшее духовенство во главе с митрополитом Марком Эфесским, впоследствии причисленного в Православии к лику святых, не приняло унию и начало противостоять её сторонникам в Константинополе и среди всего греческого населения.

После подписания Флорентийской унии, в 1443 году, 6 апреля по инициативе митрополита Кесарийского Арсения, патриархи Александрийский Филофей (1435—1459), Антиохийский Дорофей (1435—1451) и Иерусалимский Иоакима провели в Иерусалиме церковный собор, председателем был патриарх Иерусалимский Иоаким, на котором отвергли унию и отлучили всех приверженцев унии от Православной Церкви, они же подписали соборное послание к императору, в котором назвали Флорентийский собор разбойничьим, а патриарха Константинопольского Митрофана II в этом же послании назвали матереубийцей и еретиком .

После падения Констатинополя в 1453 году необходимость в унии отпала, более того, руководство церкви считало, что союз с Римом ухудшает положение православных в турецкой империи. Султан по политическим соображениям запрещал унию. В 1472 году на Константинопольском соборе уния была официально аннулирована. К 1484 году встал вопрос о том, каким чином принимать униатов в Православную церковь, и с этой целью в Константинополе был созван поместный собор.

Собор прошёл в церкви Богородицы Паммакаристы. Председателем собора был патриарх Константинопольский Симеон Трапезундский (Трапезундец), кроме того в его работе приняли участие остальные три патриарха Александрийский Григорий, Антиохийский Дорофей, Иерусалимский Иоаким (Иаков).

Собор объявил Флорентийский собор неканоническо собранным и проведенным, и, следовательно, заключенную на нём унию недействительной. Затем встал вопрос каким чином принимать бывших греков католиков в Православие — через крещение или через миропомазание. После спора о том, делать ли различие между сохранившими восточный обряд, и теми, кто принял латинский обряд, было решемо, что во всех случаях достаточно миропомазания и формального отречения от «латинской ереси» (вторым чином).

Основанием для такого решения были творения, написанные митрополитом Марком Эфесским против Флорентийской унии. О католиках (латинах) он писал в своем «Окружном послание к православным христианам»: «Напротив того, мы их отлучили от себя, потому что они замыслили недопустимое и беззаконное и ввели ни начем не основанное прибавление (Филиокве). Мы их оставили как еретиков и отделились от них. И почему так? Благочестивые постановления гласят: „Еретиками называются и подвергаются законам противу еретиков также и те, которые в малом отступают от Правоверия“. Если б Латины ни в чём не отступили от Правоверия, то мы не имели бы основания отделиться от них; если же они совершенно отступили от оного, а именно в исповедании о Святом Духе, чрез самое опасное и богохульное нововведение, то они сделались еретиками и мы отделили их от себя как еретиков. И отчего же мы помазуем миром присоединяющихся от них к нам? Разумеется от того, что они еретики.»

Решение Констатинопольского собора оказало влияние на практику Русской православной Церкви. Хотя в 1620 году Поместный церковный собор постановил, что католиков необходимо принимать в православие только через святое Крещение (то есть первым чином), на Большом Московском соборе в 1667 году было решено установить практику приема еретиков-папежников (католиков) подобно греческой, через миропомазание; в обоснование Большой Московский собор в своих документах сослался на решение Константинопольского собора 1484 года.

Литература

• Стивен Рансимэн [www.litmir.net/br/?b=147070&p=53#read_n364 «Великая Церковь в пленении»] — стр. 53
• Karmiris J. Ν.Τά Δογματικά και Συμβολικά Μνήματα. Τ. Π. Σ. 987—989.
• Деяния собора 1484 год. Рукопись Кембриджской университетской библиотеки, Add. 3076.
• Easterling Р. Е.Handlist of the Additional Greek Manuscripts in the University Library, Cambridge//Scriptorium. XVI (1952). P. 317.

Отрывок, характеризующий Константинопольский собор (1484)

Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.