Красный Мундир

Красный Мундир (известный как Отетиани в молодости и Сагойевата после 1780) (ок. 1750 — 20 января, 1830) — оратор индейского племени сенека и вождь клана Волка.

Жизнь

Родился около современного города Женева, штат Нью-Йорк, и большую часть своей жизни провёл в землях племени Сенека в долине реки Дженеси. Несмотря на то, что он часто встречался в Длинном доме с вождём могавков Джозефом Брентом, они были злейшими соперниками. Брент с презрением отзывался о Красном Мундире как об «убийце коров», намекая на битву при Ньютоне, в которой Красный Мундир убил корову и использовал её кровь, заявляя, что убил американца.

Во время Войны за независимость племя сенека приняло сторону британцев, что дорого обошлось, так как их союзники были полностью разбиты. Сагойевата в знак солидарности носил красный мундир, подаренный ему английским офицером. В войне 1812-го года Красный Мундир поддержал американцев. В 1792 году Джордж Вашингтон наградил его орденом мира из серебра 925-й пробы (на иллюстрации справа).

Также Красный Мундир прославился своим ораторским искусством. Одно из его имён, Сагойевата, приблизительно означает он не даёт им бодрствовать. Наибольшую известность ему принёс ответ миссионеру из Новой Англии, посланному проповедовать среди сенека в 1805-м году.

Красный Мундир испытывал проблемы с алкоголем и глубоко жалел о своём первом глотке. Однажды женщина спросила его, есть ли у него дети. Красный Мундир, большинство из детей которого умерли от болезней, с грустью ответил:

Когда-то Красный Мундир был великим человеком в почёте у Великого Духа. Он был высокой сосной среди меньших деревьев в лесу. Но после долгих лет славы он опустился из-за огненной воды белого человека. Великий Дух посмотрел на него с яростью, и его молния оставила сосну без веток.

Последние годы своей жизни он жил в Буффало. Могила Красного Мундира и памятник в его честь находятся там же. Первоначально он был похоронен на индейском кладбище, но останки перенесли на кладбище «Лесная поляна», так как по завещанию его не должны были закапывать белые люди.

«На религию Белого человека»

Так называется его речь, обращённая к миссионерам. В ней он называет своего бога «великим духом», отождествляя его с христианским Богом. Красный Мундир задаёт несколько вопросов об обоснованности Библии и доказывает, что на деле у Великого Духа оказываются разные замыслы насчёт своих белых и красных детей.

Ссылки

Graymont, Barbara, The Iroquois in the American Revolution, 1972, ISBN 0-8156-0083-6 (англ.)

Внешние ссылки

• [www.learnoutloud.com/Catalog/History/Speeches/Great-Speeches-in-History-Podcast/21306# Red Jacket on Religion for the White Man and Red, Audio from Greatest Speeches in History Podcast ] (англ.)
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=3602 Красный Мундир] (англ.) на сайте Find a Grave

Отрывок, характеризующий Красный Мундир

– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.