Куарентинья

Куарентинья
Общая информация
Полное имя	Валдир Кардозо Лебрего
Родился	15 сентября 1933(1933-09-15) Белен, Пара, Бразилия
Умер	11 февраля 1996(1996-02-11) (62 года) Рио-де-Жанейро, Бразилия
Гражданство	Бразилия
Позиция	нападающий
Карьера
Молодёжные клубы
	Пайсанду
Клубная карьера*
1950—1952	Пайсанду
1953	Витория (Салвадор)
1954—1956	Ботафого	см. ниже
1956	→  Бонсусессо
1956—1964	Ботафого	447 (313)
1964—1965	Витория (Салвадор)
1965—1966	Унион Магдалена
1966	Депортиво Кали
1967	Барранкилья Хуниор
1967—1968	Америка Кали
Национальная сборная**
1959—1963	Бразилия	13 (14)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Валдир Кардозо Лебрего (порт. Waldir Cardoso Lebrêgo; 15 сентября 1933, Белен, Пара — 11 февраля 1996, Рио-де-Жанейро), более известный как Куарентинья (порт. Quarentinha) — бразильский футболист, нападающий. Сын другого известного игрока, Куарента. Лучший бомбардир в истории клуба «Ботафого» — 313 голов.

Выступал за клубы «Пайсанду», «Витория» (Салвадор), «Ботафого», «Бонсусессо», «Америка Кали», «Унион Магдалена», «Депортиво Кали» и «Барранкилья Хуниор». Провёл 19 матчей за сборную Бразилии.

Куарентинья умер от острой сердечной недостаточности в возрасте 62-х лет.

Достижения

Командные

• Чемпион штата Баиа: 1953, 1964, 1965
• Чемпион штата Рио-де-Жанейро: 1957, 1961, 1962
• Чемпион турнира Рио-Сан-Паулу: 1962, 1964
• Чемпион турнира города Мехико: 1962
• Чемпион турнира города Парижа: 1963

Личные

• Лучший бомбардир чемпионата штата Рио-де-Жанейро: 1958 (20 голов), 1959 (25 голов), 1960 (25 голов)

Ссылки

• [en.sambafoot.com/players/1312_Quarentinha.html Профиль на СамбаФут]

Отрывок, характеризующий Куарентинья

Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!