Лобанов-Ростовский, Иван Иванович (1731)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Иванович Лобанов-Ростовский

Аргунов И. П. Князь И. И. Лобанов-Ростовский, 1750
(Русский Музей, Санкт-Петербург)
Дата рождения

4 апреля 1731(1731-04-04)

Дата смерти

26 марта 1791(1791-03-26) (59 лет)

Место смерти

Москва

Принадлежность

Россия Россия

Годы службы

1731—1761

Звание

поручик

В отставке

1761

Князь Иван Иванович Лобанов-Ростовский (4 апреля 1731 — 26 марта 1791) — поручик, от которого происходят по мужской линии все князья Лобановы-Ростовские XIX-XXI вв.





Биография

Принадлежал к той старшей линии рода Лобановых-Ростовских, ведущего своё начало от Владимира Мономаха, которая не блистала талантами, но известна была своим необыкновенным чадородием.

Его отец, князь Иван Яковлевич Лобанов-Ростовский (1687—1740), был одним из 28 детей стольника князя Якова Ивановича от двух его жен, известного как тем, что он был бит кнутом и лишен части вотчин за разграбление на Троицкой дороге царской казны, так и тем, что был очень недалекий человек[1].

В детстве Иван Иванович Лобанов-Ростовский был записан в Конную гвардию, в 1752 году был произведен в корнеты. В 1761 году по болезни был уволен из поручиков Конной гвардии в отставку с чином лейб-гвардии ротмистра. Служба в дорогом полку и крайняя непрактичность в делах очень расстроили его состояние[2].

После отставки постоянно проживал в Москве, где и умер 26 марта 1791 года. Был похоронен в Знаменской церкви Новоспасского монастыря.

Семья

Из 9 внуков Якова Лобанова женился только один : князь Иван Иванович. Он женился в 1752 году на одной из самых красивых женщин своего времени − княжне Екатерине Александровне Куракиной, дочери обер-шталмейстера А. Б. Куракина. Супруги имели пять сыновей и двух дочерей:

Через тётку Иван Иванович состоял в родстве с богатейшими в России землевладельцами, графами Шереметевыми.

Напишите отзыв о статье "Лобанов-Ростовский, Иван Иванович (1731)"

Примечания

  1. Записки князя Петра Долгорукова. — СПб, 2007.- 604 с.
  2. Русские портреты 18-19 столетий. Т.4.Вып.3. № 60.

Литература

Отрывок, характеризующий Лобанов-Ростовский, Иван Иванович (1731)

Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.