Мужские колготки

Мужские колго́тки (от чеш. kalhoty) — предназначенная для мужчин разновидность колготок, зачастую имеют гульфик или специальную ластовицу. Прототип появился в глубокой древности и в Средние века был обычной принадлежностью мужского гардероба.

С прототипом колготок конкурировали чулки. Считается, что уже в Древней Греции чулки носили исключительно мужчины. Известны средневековые длинные чулки-шоссы. У мужчин шоссы обычно достигали верхней части бедра и по бокам крепились шнурками к поясу, пропущенному через верхнюю часть (кулиску) льняных мужских штанов (брэ), входивших в состав нижнего белья. Они, в свою очередь, заправлялись внутрь шосс. Иллюстрации в манускриптах часто изображают такой способ носки. Примерно с середины XIV века шоссы начали сшивать вместе (первоначально только сзади, спереди крепился гульфик), таким образом получились штаны в обтяжку. В Италии мужские штаны-чулки назывались «кальцони», представляя собой узкие облегающие трико из эластичного сукна; чулки крепились на поясе так называемой плечевой одежды («соттовесты») — короткой, доходившей до талии или бедер. Общества молодых аристократов носили название «compagnie Dell calza», что в переводе означает «компании чулок». Со временем эластичное сукно стало заменяться другими, более благородными материалами: шелком и шерстью.

В «галантные эпохи» барокко, рококо и классицизма штаны-трико были окончательно вытеснены чулками, надевавшимися под облегающие и короткие, до колена, штаны-кюлоты. В отличие от женских чулок, спрятанных под юбками, мужские были предметом всеобщего обозрения. Вошли в историю дневники фаворитки испанского короля (XV век), которая при описании своих эротических фантазий упоминала «шёлковые чулки, облегающие мускулистые икры». В Англии был даже учреждён Орден Подвязки — высший рыцарский орден Великобритании, его название восходит к подвязке для чулок.

«…В комнату вошёл элегантно одетый джентльмен. <…> Подвязки с пышными бантами из лент поддерживали его шёлковые чулки».

Рафаэль Сабатини. Одиссея капитана Блада.

После Великой Французской революции мода на длинные брюки приводит к тому, что чулки постепенно теряют своё значение как повседневный аксессуар мужского костюма. О прежней эпохе напоминали лишь лосины и рейтузы военных (в первой четверти XIX века), тренировочный и сценический реквизит артистов балета и цирка, а также короткие чулки-гольфы, которые носились с брюками-гольф (бриджами), снискавшими особенную популярность в 1890-х-1930-х гг. у путешественников, спортсменов и представителей художественной интеллигенции (среди них М.Врубель, О.Уайльд, Н.Рерих, В.Набоков, Д.Хармс).

«Катерина Львовна, ни слова не говоря более, юркнула в камеру, растормошила на нарах свою сумочку и опять торопливо выскочила к Сергею с парою синих болховских шерстяных чулок…»

Николай Лесков. Леди Макбет Мценского уезда

«„Двойная Звезда“, — каким являлся он взгляду зрителей в эту минуту, — был человек лет тридцати. Его одежда состояла из белой рубашки, с перетянутыми у кистей рукавами, черных панталон, синих чулок и черных сандалий;…»

Александр Грин. Блистающий мир.

Непрактичность чулок в качестве нижнего белья, необходимость комбинировать их с другим исподним — подштанниками, панталонами и т. п. — становится одной из причин появления нательных полотняных кальсон так называемого армейского образца. Однако несмотря на то что кальсоны совершенствовались (их современный вариант — термобельё), ни они, ни их заменители (тренировочные штаны, рейтузы) не заняли место универсального предмета мужского гардероба в холодное время года. В результате многие мужчины вообще отказались от ношения длинного нижнего белья, считая кальсоны не вполне эстетичной и удобной, а чулки во всех смыслах неудобной деталью одежды.

«Холод собачий, и я жалею, что не взял теплых чулок…»

Александр Вертинский. Из писем жене.

В конце 1950-х годов поступают в продажу первые экспериментальные промышленные модели мужских колготок германских и австрийских производителей (Elza GmbH, Uhlmann, Kunert), не получившие большого распространения. Ещё через десять лет трикотажные мужские колготки (из хлопчатобумажной нити, акрилового волокна, полушерстяные) вводятся в постоянный ассортимент галантерейных товаров в Западной Европе, а также в некоторых странах социалистического лагеря. Тогда же в европейских каталогах одежды появился маркетинговый слоган «Колготки для всей семьи», преобразованный из рекламы начала XX века «Чулки для мужчин, женщин и детей». Сексуальная революция способствует разрушению сложившихся в эпоху индустриализации традиционных представлений, связанных с обязательным мужским дресс-кодом и маскулинностью: «сильному полу» предложены преимущества современных колготок.

Очередным событием на рынке нижнего белья стало появление в 1999 году пробной мужской линии в эксклюзивной продукции бренда Wolford. Вскоре после этого некоторые фирмы в США, Европе (Германия, Чехия, Франция, Польша, Италия) и Азии (Китай) впервые начинают активно разрабатывать и выпускать мужские модели синтетических эластичных колготок разной степени плотности, рассчитанные на широкого потребителя. Разновидности мужских колготок без следа (леггинсов) стали выпускать некоторые чулочные фабрики в странах СНГ. Ряд ведущих западных и российских модельеров (Жан-Поль Готье, Вячеслав Зайцев и др.) включили колготки в свои коллекции для мужчин. Кто-то называет такую тенденцию эмансипацией, другие — тягой к экстравагантности, третьи — стремлением к комфорту и эстетике.

По мнению российской журналистки и писательницы Кати Метелицы, колготки — это самодостаточность, спортивность, герметичность, функциональность и проявление равенства полов.

См. также

• Колготки

Отрывок, характеризующий Мужские колготки

– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.