Курлов, Михаил Георгиевич

Михаил Георгиевич Курлов
Научная сфера:	терапия
Место работы:	Томский университет
Альма-матер:	Медико-хирургическая академия
Награды и премии:

Михаил Георгиевич Курлов (7(19) апреля 1859 года, Ярославль — 7 января 1932 года, Томск) — русский терапевт и бальнеолог, доктор медицины, экстраординарный профессор по частной патологии и терапии Томского университета.

Биография

Родился в семье военного.

Окончил в 1878 году Вятскую гимназию и поступил в Медико-хирургическую академию, которую с отличием закончил в 1883 году. В 1886 году стал доктором медицины за диссертацию: «Усвоение и обмен азотистых веществ при кормлении чахоточных по способу Дебова». Был отправлен в командировку за границу для совершенствования, занимался в Мюнхене у профессоров Цимсена, Боллингера, Эммериха, в Берлине у Эрлиха и Гергардта. После возвращения был избран приват-доцентом клиники внутренних болезней.

В 1888 году публикует статью об излечиваемости туберкулёза лёгких.

В 1890 году назначен экстраординарным профессором Томского университета по частной патологии и терапии. С 1890 по 1929 годы Михаил Курлов возглавлял кафедру терапии медицинского факультета Томского госуниверситета, занимался гематологией, разработал классификацию минеральных вод. По указаниям Курлова томским благотворителем В. Т. Зиминым был выстроен Томский бактериологический институт. Первый председатель Томского отделения Всероссийской лиги борьбы с туберкулёзом. Руководил проведением Дня Белой ромашки 24 апреля 1913 года в Томске. По его инициативе был организован детский противотуберкулезный санаторий «Городок» в Тимирязевском.

С 1892 года по 1920 год (до закрытия общины) был создателем и бессменным руководителем, главным врачом [sluzhenie.tomsk.ru/?p=4123 Томской общины сестер милосердия] Томского отделения Всероссийского Общества Красного Креста.

Курлов опубликовал на русском и немецком языках свыше 20 работ по внутренним болезням и бактериологии, особый интерес в своё время представляла его совместная с А. П. Коркуновым работа об упрощении Киельдаль-Бородинского способа определении азота органических веществ, облегчившая возможность многочисленных исследований об обмене веществ при различных нормальных и патологических условиях.

Ректор Томского университета с 5 сентября 1903 г. по 18 ноября 1906 г., М. Г. Курлов был первым выборным ректором Томского университета.

Основные работы

Около 100 работ, в частности:

• «Усвоение и обмен азотистых веществ при кормлении чахоточных по способу Дебова» (диссертация, СПб., 1886)
• «Sparteinum sulaur. als Herzmittel» («D. Arch. f. Klinische Med.», т. 46, 1887, и «Врач», 1887)
• «Ueber die Bedeutung der Milz im Kampfe mit den ins Blut eingedrungenen Microorganismen» («Arch. f. Hygiene», т. II, и «Врач» 1889)
• «Об изменениях крови у бесселезеночных животных и т. д.» («Врач», 1889 и 1892); «Cytorictes Guarnieri» («Русский Архив Патол.», 1896)
• «Anguillula intestinalis ale Ursache akuter blutiger Durchfalle beim Menschen» («Centralblatt f. Bakt.», т. 31, 1902)
• [sluzhenie.tomsk.ru/texts/Курловская%20община.pdf «Исторический очерк деятельности Томской Общины сестер Милосердия, за первое пятнадцатилетие. 1892—1907.»]
• «Изменения крови при болезни Basedow’a» («Врачебная Газета», 1909).
• «Материалы к распространению туберкулеза в Томске» (1913)
• «Опыт классификации сибирских целебных минеральных вод» (1921)
• «Клинические лекции по внутренним болезням» (1927)
• [elib.tomsk.ru/purl/1-10426/ «Материалы о брюшном тифе в Томске»] (1905)

Библиография

1. Карзилов А. И. М. Г. Курлов — основоположник Сибирской школы терапевтов. // Сибирский медицинский журнал (Иркутск). — 1994. — Т.1. № 1,2. — С. 34-36.

Литература

• Курлов, Михаил Георгиевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Курлов, Михаил Георгиевич

– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.