Третья пятилетка

Пятилетки СССР

Первая пятилетка (1928—1932)

Вторая пятилетка (1933—1937)

Третья пятилетка (1938—1942)

Четвёртая пятилетка (1946—1950)

Пятая пятилетка (1951—1955)

Шестая пятилетка (1956—1960)

Седьмая пятилетка (1959—1965)

Восьмая пятилетка (1966—1970)

Девятая пятилетка (1971—1975)

Десятая пятилетка (1976—1980)

Одиннадцатая пятилетка (1981—1985)

Двенадцатая пятилетка (1986—1990)

Тринадцатая пятилетка (1991—1995)

См. также

Госплан СССР

Экономика СССР

Плановое хозяйство

Индустриализация СССР

Великие стройки коммунизма

Третья пятилетка — третий пятилетний план развития народного хозяйства СССР (1938—1942) проходил в условиях, когда начиналась Великая Отечественная война. Ассигнования на оборону пришлось резко увеличить: в 1939 году они составляли четвёртую часть государственного бюджета, в 1940 — уже до одной трети, а в 1941 году — 43,4 процента.

Главное внимание уделялось теперь не количественным показателям, а качеству. Упор делался на увеличение выпуска легированных и высококачественных сталей, легких и цветных металлов, точного оборудования. В годы пятилетки принимались серьёзные меры по развитию химической промышленности и химизации народного хозяйства, внедрению комплексной механизации, и даже осуществлялись первые попытки автоматизации производства. За три года (до 1941 г.) объём производства вырос на 34 %, что было близко к плановым показателям, хотя они и не были достигнуты.

Основные задачи

Третьей пятилеткой была выдвинута задача догнать развитые страны по производству промышленной продукции на душу населения, которая в СССР была в 5 раз ниже.

Результаты

Учитывая, что вторая мировая война уже фактически началась после Мюнхенского сговора 1938 г., приоритет в 3-й пятилетке фактически получили отрасли военно-промышленного комплекса. В 1939 г. были созданы наркоматы авиапромышленности, вооружения, боеприпасов, судостроения. Был пересмотрен бюджет. Если в первый год пятилетки расходы на оборону составлявшие 18,7% , то в 1940 г. они составили по факту 32,6%. Только за 1938–39 производство в отраслях ВПК выросло в полтора раза (на 46,5%). И всё же серийное производство многих видов военной техники только осваивалось.

1 сентября 1939 г. был принят новый закон «О всеобщей воинской обязанности». За 1934–39 гг. численность Красной Армии более, чем удвоилась, а к январю 1941 г. личный состав всех Вооружённых Сил достиг 4,2 млн.чел. Были сформированы новые военно-морские флоты — Тихоокеанский и Северный. Несмотря на отток в армию, численность рабочих и служащих в народном хозяйстве выросла с 11,4 млн. в 1928 до 31,2 млн. в 1940 г. Продолжалось укрепление образовательного потенциала. Благодаря тому, что 7-летнее обучение было практически введено повсеместно, значительно возрос приём в вузы. Широкое развитие получила аспирантура при вузах и НИИ. Был также создан единый тип профессионально-технических учебных заведений.

В результате форсированных преобразований экономики в 1928—1940 гг. в стране был создан мощный промышленный потенциал, сделаны существенные шаги в сторону индустриальной цивилизации. Капитализм был разрушен. Однако построенный новый социально-экономический строй, несмотря на несомненные достижения и в экономической и социальной сферах назвать социализмом в классической модели было сложно. Такая модель помимо высокого уровня развития экономики предполагает высокий уровень благосостояния населения, высокую степень демократизма в развитом гражданском обществе, гуманизм в отношениях между людьми. Созданную модель можно скорее назвать «государственным социализмом». Однако в целом созданная модель вероятно устраивала большинство граждан страны, которые видели происходящие серьезные изменения и жили надеждами на будущее.

Прочность созданного строя была подтверждена в годы Великой Отечественной войны.

Источники

• [www.rus-lib.ru/book/35/16/329-354.html По темпам индустриального роста СССР впервые превзошёл показатели развития американской экономики.]

Отрывок, характеризующий Третья пятилетка

– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.