Тузи

Тузи Страна ЧерногорияЧерногория Район Подгорица Координаты 42°21′59″ с. ш. 19°19′45″ в. д.42.366303° с. ш. 19.329226° в. д. / 42.366303; 19.329226    Высота центра 43 м Часовой пояс UTC+1 Показать/скрыть карты

Тузи (Tuzi, Тузи) — небольшое городское поселение в общине Подгорица, республика Черногория. По переписи 2003 года население составляло 3 789 человек (по переписи 1991 — 2 886 жителей). Располагается в 10 км к юго-востоку от столицы страны, в исторической области Малезия. Получил известность в 1911 году, когда албанцы, борющиеся за независимость от Османской империи, водрузили на близлежащей горе албанский флаг. Тем не менее, Тузи со временем вошёл в состав Черногории. Этнические албанцы продолжают составлять большинство (59,4%) населения Тузи (2003). Со временем, однако, часть и них, в первую очередь мусульмане, перешла на сербскохорватский язык и приняла босняцкое этническое самосознание (28%). Черногорцы и сербы (8%) малочисленны. В отличие от большинства албанцев Черногории, среди современных этнических албанцев Тузи преобладают католики, составляющие 50% населения города. Ислам исповедует около 48% жителей, остальные православные. Несмотря на близость к столице, в городе традиционно высока безработица (20%), которая отчасти объясняется дискриминацией по национальному и религиозному признакам.

Через Тузи проходит железная дорога в Албанию.

Отрывок, характеризующий Тузи

Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.