Хиджра в Эфиопию

Хиджра в Эфиопию — первая хиджра (переселение) в истории ислама, которая произошла в 615 году. Мухаммад не участвовал в этом переселении, оставшись в Мекке. Всего без учёта маленьких детей и тех, кто родился уже непосредственно в Эфиопии ушли восемьдесят три мужчины. Были те, кто ушли семьями, были те, кто ушёл без семьи.

Правитель Эфиопии гарантировал безопасность их религии и в Эфиопии никто не притеснял мусульман. Эфиопия уже тогда была христианским государством.

Гонения на мусульман в Мекке сподвигли Мухаммада на принятие решения о первом переселении мусульман.

Эфиопия была выбрана потому, что там правил царь (негус), никого не подвергавший гонениям.

Курайшиты послали двух мужчин с ценными подарками, чтобы вернуть мусульман. В Эфиопию из Мекки поставляли кожу, поэтому решили преподнести много кожи. Сначала двое курайшитов дали подарки каждому начальнику, потом дали подарки негусу и попросили его отдать им мусульман, то есть отдать их своему народу, так как они «лучше их видят и лучше знают, в чём они упрекали их и за что осуждали их». В разговоре с негусом они также частично рассказали ему о исламе. Однако, негус отказался выдать мусульман, не спросив об этом их самих. За мусульман отвечал Джафар ибн Абу Талиб, который был братом Али ибн Абу Талиба. Он сказал слова, которые впоследствии легли в некоторые биографии Мухаммада, причём не только мусульманских авторов, например Гюстава Лебона (значительно отличающейся от нижеприведённой формы). Эти слова показывают, насколько сильное влияние оказал ислам на бывших язычников:

«О царь, мы были невежественным народом, поклонялись идолам, ели мертвечину, творили грехи, не поддерживали родственных связей, не уважали соседей, а сильный из нас уничтожал слабого. В таком состоянии мы и пребывали до того как Аллах ниспослал нам Своего посланника из нашей среды, честность, правдивость и целомудрие которого нам хорошо известны… Он призвал нас к Аллаху, единобожию и поклонению только Ему Одному, а также к отказу от поклонения камням и идолам, которым ранее поклонялись мы и наши отцы… Он повелел нам всегда говорить правду, быть честными, поддерживать родственные связи и добрые отношения с соседями, не совершать недозволенных действий и не проливать напрасно кровь. Он запретил нам непристойности, говорить ложь, отбирать деньги у сирот и порочить целомудренных женщин. Он повелел нам поклоняться Одному Аллаху, ничего не приобщая к Нему, совершать Намаз, выплачивать закят и поститься в месяц Рамадан… Мы поверили ему, уверовали в него и последовали за ним в том, с чем он пришёл от Аллаха. Мы позволяли себе то, что нам было дозволено, и не разрешали того, что нам было запрещено…»

Негус попросил прочитать что-нибудь из Корана. Было прочитано начало суры «Марьям». Также говорится, что негус после прочтения растрогался и заплакал. Просьба курайшитов была отклонена. Впоследствии негус тайно примет ислам.

Через некоторое время до мусульман дошла ложная весть о том, что жители Мекки приняли ислам. Было решено вернуться в Мекку. Когда мусульмане дошли до Мекки, то узнали, что это были ложные слухи. Но некоторые всё же вошли в Мекку. Общее число сподвижников, вернувшихся к Мухаммаду было 33 мужчины.

Отрывок, характеризующий Хиджра в Эфиопию

Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.