Цванцигер, Иоганн Христиан

Иоганн Христиан Цванцигер (1725, Лейтшау, ныне Левоча — 15 марта 1808, Лейпциг) — германский философ.

Родился в семье члена городского совета, который, однако, жил в большой бедности; среднее образование смог получить только при финансовой поддержке чужих людей. Высшее образование получил в университетах Братиславы, Данцига и Лейпцига, изучал философию. В Данциге жил в нищете, однако скоро смог получать за свои отличия в учёбе пособие от городского совета. В Лейпцигский университет поступил в 1763 году, когда ему было уже 37 лет; одновременно с изучением философии был частным репетитором по математике и преподавателем основ философии. После окончания Лейпцигского университета остался преподавать в нём до конца жизни, имел звание профессора.

Первоначально принадлежал к числу философов-догматиков, потом занялся критической философией и в 1796 году перевёл «Метафизику нравов» на латинский язык. Первые его работы в духе догматической философии касались вопроса о свободе и необходимости (1765—1768). Важнейшая из его работ по истории философии — «Theorie der Stoiker und Akademiker von Perception und Probabilismus» (1778). В работах «Commentar über Herrn Professor Kants Kritik der reinen Vernunft» (1792) и «Unpartheische Erlaüterungen über die Kantische Lehre von den Ideen und Antinomien» (1797) занимался анализом философской системы Канта.

Файгингер в своем комментарии на «Критику чистого разума» с уважением упоминает о Цванцигере и относит его к противникам Канта, что, однако, подвергалось другими исследователями сомнению, поскольку Цванцигер действительно критикует систему Канта, но не исключительно с догматической точки зрения; в его работах видно понимание Канта и признание значения за новой критической точкой зрения.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Ссылки

• [de.wikisource.org/wiki/BLKÖ:Zwanziger,_Johann_Christian Статья] в BKLÖ  (нем.)

Отрывок, характеризующий Цванцигер, Иоганн Христиан

Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.