Чжао Минчэн
Чжао Минчэн (赵明诚, Zhao Mingcheng, 1081—1129) — средневековый китайский историк, исследователь надписей на бронзовых сосудах, автор труда «Цзинь ши лу» («Записки о надписях на бронзе и камне»). Муж знаменитой поэтессы Ли Цинчжао, которая в послесловии к изданию этого труда описала их счастливую семейную жизнь.
Она вспоминала, что когда они поженились (1101), Чжао был бедным студентом, который тратил все деньги на собирание книг, картин и надписей, а также был известен как художник-гравёр[1]. Чжао сделал успешную чиновничью карьеру, что позволило ему расширить свою библиотеку и собрать уникальную коллекцию.
Ли Цинчжао писала:Большую часть своего жалования он тратил на покупку книг. Когда он покупал очередное сочинение, мы вместе читали и выверяли его, потом расставляли тома по порядку и наклеивали на них ярлыки с названиями. Если же мой муж приобретал старинный живописный свиток или древний бронзовый сосуд, мы до самой поздней ночи… вместе рассматривали их, поглаживали пальцами бронзу, оповещая друг друга о крошечных изъянах.[2]
В XI веке среди сунских историков возник интерес к древнейшим известным тогда памятникам китайской письменности — надписям на бронзовых сосудах эпохи Чжоу (цзиньвэнь). Полностью же их значение для китайской истории было оценено лишь в XX веке[3]. Опубликованный посмертно труд зачинателя китайской эпиграфики Оуян Сю «Цзи гу лу» включал публикацию более 400 надписей на камне и металле с комментариями ученого[4]. В обнародованном в 1092 году трактате Люй Дацзяня «Каогу ту» содержалось описание 210 бронзовых сосудов[5].
Чжао же задумал собрать возможно полную коллекцию таких надписей. Его сочинение в 30 книгах, первая редакция которого была завершена в 1117 году при участии Ли Цинчжао, включает около 1900 надписей и 502 комментария к ним[6]. В предисловии Чжао обращает внимание на многочисленные противоречия между данными надписей и позднейших исторических сочинений[7] и необходимость их учитывать[8].
После захвата Северного Китая чжурчжэнями супруги бежали на юг, где Чжао Минчэн получил назначение губернатором Усина, но, отправившись в императорскую ставку, скончался. Ли Цинчжао оставила трогательное описание их прощания[9]. После долгих странствий она поселилась в Ханчжоу и смогла опубликовать рукопись мужа (1134).
Содержание
Издания
- Jin shi lu : [30 juan / Zhao Mingcheng zhuan] Shanghai : Shang wu yin shu guan, Minguo 23 [1934] 金石錄 : [30卷 / 趙明誠撰]上海 : 商務印書館, 民國 23 [1934]
Напишите отзыв о статье "Чжао Минчэн"
Литература
- Гулик Р. ван. Сексуальная жизнь в Древнем Китае. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 361—366.
Примечания
- ↑ Духовная культура Китая (энциклопедия). Т. 3. М., 2008. С. 331
- ↑ Гулик Р. ван. Сексуальная жизнь в Древнем Китае. СПб., 2004. С. 363—364.
- ↑ Крюков В. М. Текст и ритуал. М., 2000. С. 20-21
- ↑ Духовная культура Китая (энциклопедия). Т. 4. М., 2009. С. 587.
- ↑ Кравцова М. Е. История искусства Китая. СПб., 2004. С. 302.
- ↑ Writing and materiality in China: essays in honor of Patrick Hanan. Harvard University Asia Center, 2003. P. 37
- ↑ Craig Clunas. Superfluous things: material culture and social status in early modern China. University of Hawaii Press, 2004. P. 95-96.
- ↑ Bruce G. Trigger. A History of Archaeological Thought. Cambridge University Press, 2006. P. 74.
- ↑ Гулик Р. ван. Сексуальная жизнь в Древнем Китае. СПб., 2004. С. 364—365.
Ссылки
- [www.weifang.gov.cn:83/FOREIGN/EN/FSWHEN/LSMREN/200807/t20080729_153714.htm Zhao Mingcheng]
- [web.archive.org/web/20071031203031/www.man-woman-life.boom.ru/garmony/li_cin_chjao_and_jao_min_chen.html Творческие пары]
Отрывок, характеризующий Чжао Минчэн
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
