Шушанын даглары башы думанлы
| Шушанын даглары башы думанлы | ||
| Исполнитель | ||
|---|---|---|
| Жанр | ||
| Язык песни | ||
| Автор | ||
|
| ||
«Шушанын даглары башы думанлы» (азерб. Şuşanın dağları başı dumanlı — Вершины гор Шуши покрыты туманом[1]) — посвящённая городу Шуше патриотическая азербайджанская народная песня, написанная ханенде Ханом Шушинским[1], в которой город сравнивается с прекрасной девушкой. Поётся под музыку тара и кяманчи в стиле мугама.
Содержание
История
Написал песню азербайджанский ханенде XX века Хан Шушинский. Но при записи на грампластинку музыканту было заявлено, что в песне много мрачных слов, таких, как «туман» и «умираю», на что ханенде ответил, что вершины гор и должны быть туманны (указав на одну из туманных вершин гор Шуши), а «умираю» не означает умирать в прямом смысле[2]. Но от Шушинского всё-таки потребовали переделать слова песни, сказав, что вершины гор советской Шуши не могут быть «туманны», и ханенде записал песню, переделав первую строку на «Шушанын даглары дейил думанлы» (азерб. Şuşanın dağları deyil dumanlı — Горы Шуши не покрыты туманом)[2][3]. Однако и по сегодняшний день эта песня поётся в своём первоначальном варианте.
Впоследствии эта песня получила широкое распространение в устной традиции, фольклоризовалась и стала народной. Она даже была приведена в сборнике «Азербайджанские народные песни» (1967)[4]. Искусствовед Айдын Зиятлы отмечал, что «именно такие песни пополняют художественный фонд азербайджанского народно-песенного творчества наших дней»[5].
Песня в исполнении трио исполнителей мугама звучит в одном из эпизодов азербайджанского советского фильма «Дервиш взрывает Париж» (1976), действия которого происходят в Карабахе.
Текст
Сам автор, Хан Шушинский говорил, что в песне природа города Шуша сравнивается с красивой девушкой. Она покрыта платком так же, как и вершины гор Шуши покрыты туманом. Средняя часть гор покрыта цветами, маками и потому похоже на красную кофту девушки, а подножье гор сранимо с её зелёной юбкой. Если поменять эти слова, как говорил автор, то и смысл песни теряется[2].
| Текст | Транскрипция | Перевод |
|---|---|---|
|
|
|
|
Напишите отзыв о статье "Шушанын даглары башы думанлы"
Примечания
- ↑ 1 2 Земфира Сафарова. Шуша — храм нашей музыки // Музыкальная академия / Главный редактор Ю. С. Корев. — Композитор, 2002. — № 1. — С. 211.
Xан Шушинский был отличным исполнителем песни «Гара гёз» («Черные глаза») Узеира Гаджибекова, сам был автором многих песен, в том числе и очень популярных «Гемерим», «Ай гёзал», «Менден ген гезме» и посвященной Шуше «Шушанын даглары башы думанды» («Вершины гор Шуши покрыты туманом»).
- ↑ 1 2 3 V. Muxtaroğlu. [www.musigi-dunya.az/new/read_magazine.asp?id=35&page=2 Xan Zirvəsi] (азерб.)
- ↑ Mina Rəşid. [medeniyyet.az/site/?name=content&content=3098 Qarabağın Xanı]. газета «Mədəniyyət». 24 İyul 2010. (азерб.)
- ↑ Азербайджанские народные песни / Сост. С. Рустамов. — Баку, 1967.
- ↑ А. Зиятлы. Народно-песенное творчество советского Азербайджана // Народная музыка СССР и современность : сборник статей / Редактор-составитель И. И. Земцовский. — М.: Музыка, 1982. — С. 143.
Ссылки
- [www.youtube.com/watch?v=_P1tKp96zkQ Запись] исполнения песни Ханом Шушинским.
- [www.youtube.com/watch?v=iovAQL5LW3c Видео] исполнения песни Зульфией Ханбабаевой.
Отрывок, характеризующий Шушанын даглары башы думанлы
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
