Шелковская волость

Шелковская волость

Страна	Россия
Статус	Сельское поселение
Входит в	Великолукский район Псковской области
Включает	133 населённых пункта
Административный центр	деревня Шелково
Глава поселения	Лапузин Владимир Владимирович
Население (2016)	↗6164 (2-е место)
Площадь	156,05 км² (10-е место)
Часовой пояс	MSK (UTC+3)
Код автом. номеров	60

Шелковская волость — муниципальное образование со статусом «сельское поселение» в Великолукском муниципальном районе Псковской области.

Административный центр — деревня Шелково.

География

Территория волости граничит на западе — с Переслегинской, на юге — с Лычёвской волостью Великолукского района и городским округом Великие Луки, на востоке — с Куньинским районом, на северо-западе и севере — с Локнянским районом Псковской области, на востоке и северо-востоке — с Тверской областью.

До 20 декабря 2014 года граничила на севере с Марьинской, на западе — с Переслегинской, на северо-востоке — с Букровской волостями, на юге — с Лычёвской волостью и городским округом Великие Луки, на востоке — с Куньинским районом.

Население

Численность населения
2010	2012	2013	2014	2015	2016
3922	↗3976	↗4049	↘4043	↘4020	↗6164

* Численность населения на 2015 год и ранее приведены в прежних границах сельского поселения до вступления в силу Закона от 10 декабря 2014 года № 1465-ОЗ об объединении муниципальных образований

Населённые пункты

В состав Шелковской волости входят 133 населённых пункта, в том числе: 129 деревень — Алехново, Баландино, Берглезово, Беседино, Бокланово, Болебино, Большой Хочуж, Бор, Бор-Болонёв (Болонёв Бор), Бордуки, Бошенки, Букрово-1, Букрово-2, Буркино, Ваши, Ведерниково, Великополье, Владыкино, Власково, Власково, Волково, Вязовое, Гаписово, Голбово, Горбачи, Гороватка, Гороваха, Городище, Гороховый Бор, Горушка, Горушка, Готрово, Греблы, Гречухино, Гришино, Губаны, Гуси, Демидово, Дмитровское, Долгая, Дрепино, Дрождино, Дроздово, Дубровка, Дюкино, Житище, Житницы, Заболотье, Завод, Зимари, Зуево, Иваньково, Игнашево, Изотино, Каверзино, Каменка, Каменка, Карцево, Кашевицы, Кленовка, Клизново, Ключеватка, Клюшно, Корытово, Костелево, Кострово, Кривандино, Кузнецово, Куковичино, Курова Гора, Литвиниха, Лосево, Ляхново, Максимово, Малахи, Малинкино, Мандусово, Марипчелки, Марково, Мартинково, Мартьяниха, Марьино, Медведково, Милолюб, Молоди, Налоиха, Никитино, Никулино, Новосёлки, Овиново, Островщина, Пахомково, Першино, Пестово, Петреево, Петрово, Погорелка, Подберезье, Поповка, Потвинки, Прохново, Разливы, Рожковичи, Рыжково, Садки, Самущенки, Сафоново, Свистунково, Севостеево, Синяково, Смота, Смычок, Суханово, Суханово, Суховарино, Тарасы, Токарево, Унино, Усадьба, Усвяты, Фирсанов Бор, Хоружево, Хохлово, Черпесса, Шабуниха, Шелехово, Шелково, Шилово, Ямно, — а также 1 станция — Сердце — и 3 посёлка — Мелиораторов, Тарасы, Черпесса.

История

Законом Псковской области от 10 декабря 2014 года № 1465-ОЗ, были объединены муниципальные образования: «Черпесская волость», «Марьинская волость», «Букровская волость» и «Шелковская волость» в муниципальное образование «Шелковская волость» с административным центром в деревне Шелково.

В состав Шелковской волости до 20 декабря 2014 года входили 28 населённых пунктов, в том числе: 26 деревень — Баландино, Великополье, Гаписово, Гороватка, Греблы, Гречухино, Долгая, Дубровка, Заболотье, Изотино, Кленовка, Корытово, Литвиниха, Максимово, Мандусово, Мартьяниха, Милолюб, Никулино, Новосёлки, Першино, Погорелка, Рыжково, Садки, Сафоново, Суханово, Шелково, — а также 1 посёлок — Мелиораторов, — и 1 станция — Сердце.

Ссылки

• [vlukirajon.reg60.ru/poselenija/shelkovskaja Шелковская волость на официальном сайте Великолукского района]

Отрывок, характеризующий Шелковская волость

Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.