322 км (платформа)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 57°52′51″ с. ш. 40°08′04″ в. д. / 57.88083° с. ш. 40.13444° в. д. / 57.88083; 40.13444 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=57.88083&mlon=40.13444&zoom=16 (O)] (Я)
Платформа 322 км
Даниловское направление
Северная железная дорога
Отделение ж. д.:

Ярославское отделение

Количество платформ:

2

Количество путей:

2

Тип платформ:

2 боковые низкие

Форма платформ:

прямая

Расстояние до Москвы:

322 км 

Расстояние до Ярославля:

39 км 

Тарифная зона:

5

Код в АСУЖТ:

[osm.sbin.ru/esr/esr:310931 310931]

Код в «Экспресс-3»:

2010381

322 кмжелезнодорожная платформа Северного направления Северной железной дороги на ветке ЯрославльДанилов, расположенная в Даниловском районе Ярославской области.

Является остановочным пунктом пригородных поездов северного направления (на Данилов). Отсутствует касса для продажи билетов на пригородные поезда. Ближайшие остановки: со стороны Ярославля — станция Пучковский, со стороны Данилова — платформа Догадцево.

Остановочный пункт появился на рубеже 1980-1990-х годов, когда прилегающие к тому участку дороги бывшие колхозные поля были отданы под дачные товарищества. Сразу же была построена платформа на чётном пути, при этом она была сделана высокой, но короткой. Её соорудили из 3 списанных железнодорожных платформ, установленных на бетонные блоки, выход на неё осуществлялся из 4-6 вагонов (при 9-вагонной составности электропоезда). На нечётном пути посадка/высадка пассажиров первые годы осуществлялась прямо на полотно, летом 1992 года была построена низкая бетонная платформа и устроено освещение. В 1993 году остановочный пункт распрощался с чётной высокой платформой — её заменили на стандартную низкую из бетонных плит.

Время движения от Ярославля-Главного около 57 минут, от станции Данилов — около 38 минут.


Напишите отзыв о статье "322 км (платформа)"

Отрывок, характеризующий 322 км (платформа)

Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.