Ducunt volentem fata, nolentem trahunt

Ducunt Volentem Fata, Nolentem Trahunt (в переводе с лат. — Желающего судьба ведёт, нежелающего — тащит) — фраза, впервые высказанная греческим философом-стоиком Клеанфом, впоследствии переведённая Сенекой, римским представителем стоицизма («Нравственные письма к Луцилию», 107,11):

Лучше всего претерпеть то, что ты не можешь исправить, и, не ропща, сопутствовать богу, по чьей воле всё происходит. Плох солдат, который идёт за полководцем со стоном. (107, 9) … Будем обращаться к Юпитеру, чьё кормило направляет эту громаду, с теми же словами, что наш Клеанф в своих красноречивых стихах…:

Властитель неба, мой отец, веди меня

Куда захочешь! Следую не мешкая,

На всё готовый. А не захочу — тогда

Со стонами идти придётся грешному,

Терпя всё то, что претерпел бы праведным.

Покорных рок ведёт, влечёт строптивого. (перевод С. Ошерова).

Стоики представляли людей частицами вселенского тела, в котором всё взаимосвязано и целесообразно. Отсюда вытекало чёткое представление о том, как нужно жить: «как палец или глаз: делать своё дело и радоваться, что оно необходимо мировому телу. Может быть, наш палец и недоволен тем, что ему приходится делать грубую работу, может быть, он и предпочёл бы быть глазом — что из того? Добровольно или недобровольно он останется пальцем и будет делать всё, что должен. Так и люди перед лицом мирового закона — судьбы. „Кто хочет, того судьба ведёт, кто не хочет, того тащит“, — гласит стоическая поговорка. „Что тебе дала философия?“ — спросили стоика; он ответил: „Я с нею делаю охотой то, что без неё я бы делал неволей“. Если бы палец мог думать не о своей грубой работе, а о том как он нужен человеку, палец был бы счастлив; пусть же будет и счастлив человек, сливая свой разум и свою волю с разумом и законом мирового целого».

Стоик Клеанф выразил [путь, каким шла философия во все времена] в словах, приобретших широкую известность благодаря Сенеке и Цицерону: fata volentum ducunt, nolentum trahunt…..Свобода в философии и античной, и средневековой, и новейшей не есть свобода распоряжаться действительностью, а лишь свобода так и или иначе расценивать её: кто покоряется необходимости, того судьба ведёт, кто не покоряется, кто принимает необходимость невольно, того она тащит насильно.

— Шестов Л.С. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия. // Бердяев: Pro et contra. — СПб.: РХГИ, 2001. — С. 434.

Если хочешь свободы, нужно удовлетвориться стоическим fata volentum ducunt, nolentum trahunt: человек должен ценить только то, что в его власти (возможное), и быть равнодушным ко всему, что не в его власти (невозможное). Знание в том, что возможно и невозможно, даёт нам разум.

— Шестов Л.С. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия. // Бердяев: Pro et contra. — СПб.: РХГИ, 2001. — С. 436.

Литература

• Ю. С. Цыбульник. Крылатые латинские выражения. — М.: ООО "Издательство АСТ", 2003. — С. 115,116. — 350 с. — 2500 экз. — ISBN 5-17-026856-4.

Отрывок, характеризующий Ducunt volentem fata, nolentem trahunt

– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.