Аббад I
| Аббад I араб. أبو القاسم محمد بن عباد | ||
| ||
|---|---|---|
| 1023 — 1042 | ||
| Предшественник: | нет | |
| Преемник: | Аббад II аль-Мутадид | |
| Вероисповедание: | ислам | |
| Смерть: | 1042 | |
| Род: | Аббадиты | |
| Дети: | Аббад II аль-Мутадид | |
Абу́ль-Ка́сим Муха́ммад ибн Абба́д (араб. أبو القاسم محمد بن عباد; ум. 1042) — эмир Севильи в 1023—1042, основатель династии Аббадидов. Известен также как Аббад I и Мухаммед I.
Биография
Нет никаких сведений о дате рождения, детстве, начале карьеры этого мусульманского правителя, который около двух десятилетий вёл пограничные войны в центральной части Пиренейского полуострова для укрепления династического государства.
В истории Испании Аббад впервые появляется как кади (судья, единолично осуществляющий судопроизводство на основе законов шариата) Севильи незадолго до 1023 года, когда он взошёл на престол. Аббад утвердил себя на этом посту, объединив местных аристократов, которые страшились анархии, процветавшей в период гражданской войны в Кордовском халифате. После свержения с престола последнего халифа Кордовы Хишама III в 1031 году Аббад I был также признан сюзереном большей части распавшегося на тайфы Кордовского халифата.
С 1023 года до своей смерти в 1042 году Аббад непрерывно и успешно вёл войны против Фердинанда I Кастильского и Рамиро I Арагонского, а также против мелких мусульманских правителей. Он сумел сохранить свою власть, а основанная им династия Аббадидов продержалась до 1095 года[1].
Напишите отзыв о статье "Аббад I"
Примечания
- ↑ Рыжов К. Аббадиды // Все монархи мира. Мусульманский Восток VII-XV вв. — М.: Вече, 2004. — С. 7-8. — 544 с. — 3000 экз. — ISBN 5-94538-301-5.
Литература
- Рыжов К. В. Аббадиды // Все монархи мира. Мусульманский Восток. VII—XV вв. — М. : Вече, 2004. — С. 7—8. — ISBN 5-94538-301-5.</span>
| ||||||
Отрывок, характеризующий Аббад I
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.
В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
