Алексюк, Павел Павлович

Павел Павлович Алексюк

Павел Павлович Алексюк (белор. Павел Паўлавіч Аляксюк, род. 28 ноября 1892 г. — дата и место смерти неизв.) — белорусский политический деятель.

Биография

Образование получил в мужской гимназии Гродно и затем - на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета (окончил в 1915 году). После Февральской революции 1917 года в России являлся членом Центрального бюро Белорусской социалистической громады (БСГ), в июне-июле 1917 года - заместителем старшины Белорусского национального комитета в Минске. Затем входил в состав исполнительного комитета Великой белорусской рады и Центральной белорусской войсковой рады. Из обоих в 1918 году был исключён, обвинённый в растрате средств. 21 февраля 1918 года, при вступлении в Минск оккупационных германских войск, приветствовал их вместе с белорусским политиком Романом Скирмунтом и представителями польских политических организаций. Во время немецкой оккупации становится членом Минского белорусского представительства. Один из инициаторов провозглашения в июне 1918 года Белорусской народной республики.

После того, как германские войска были выведены из Белоруссии, приветствовал в Минске вступление в город польской армии, а также лично Юзефа Пилсудского. С осени 1920 года возглавлял в Варшаве эмигрантский Белорусский политический комитет. Поддерживал военную деятельность белогвардейских отрядов Станислава Булак-Балаховича против Красной армии, а также присоединение Западной Белоруссии к Польше. В 1920-е годы занимался адвокатской практикой в Новогрудке, в отошедшей к Польше Западной Белоруссии, где был также заместителем управляющего Товарищества белорусской школы. Дальнейшая судьба неизвестна.

Отрывок, характеризующий Алексюк, Павел Павлович

– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.